Повести и рассказы - Исаак Григорьевич Гольдберг

разглядывая Никона.

— Ты, тово… Степанида, сваргань… Половиночку, али тово… целую.

Женщина вернулась за перегородку и тотчас же вынесла литр водки.

Покойник с неуклюжей суетливостью стал выкладывать на стол хлеб, пару огурцов, большую солонку соли. Достав из ветхого шкапчика, висевшего на стене, пару грязных стаканов и поставив их рядом с бутылкой, он оглядел стол, осклабился и пригласил Никона:

— Садись, тово… Для крепкого, тово… знакомству.

Никону не хотелось пить. Он отказался. Тогда лицо у Покойника стало хмурым и злым и он угрюмо сказал:

— Пей, тово… деньги плачены… Седни, тово… я угощаю. А вдругорядь, тово… ты…

И, не сгоняя с лица угрюмость, снова крикнул за перегородку:

— Подь-ка, тово… Степанида!

Толстая женщина опять вышла из-за перегородки, молча прошла к столу и села рядом с Никоном.

— Вот, — указал Покойник на водку, — выпей, тово… с им… Молодой.

— Ну, выпьем! — оживилась женщина. — Выпьем, молоденький!

Она пристала к Никону и он выпил.

Охмелев от выпитого вина, Никон стал оживленней. Женщина прижималась к нему, хихикала, он чувствовал ее дряблую, душную полноту и это уже не отталкивало от нее. Покойник пил молча. Когда бутылка подходила к концу, он пошарил в карманах, взглянул на женщину, что-то сообразил и тронул Никона за колено.

— Ешшо бы, тово… Ставь…

У Никона не было с собою денег. Да и жалко было тратить их на водку. Но женщина присоединилась к предложению Покойника:

— Еще бы, молоденький!

И он пошел в барак за деньгами. Там увидел свою гармонь, сообразил, что не плохо бы поиграть, и захватил ее с собою.

Степанида даже взвизгнула от удовольствия, когда увидела, что Никон вернулся с гармонью.

— Ой, да ты, молоденький, на музыке играешь!

С музыкой веселье пошло по-другому. Никон лихо перекинул ремень через плечо и сыпанул веселую частушку. Из-за перегородки выглянуло несколько лиц. Покойник исподлобья взглянул на Степаниду и усмехнулся:

— Пляши, тово… Весельше…

Степанида охотно вылезла из-за стола, подбоченилась, игриво наклонила голову на бок, повела плечами и притопнула ногой.

— И-их!.. — пронзительно вскрикнула она и колыхнулась всем своим тяжелым рыхлым телом. — И-их!.. Пошла!

Наливаясь тугим хмелем, широко раздувая ноздри и неуклюже расставив руки, словно он собирался схватить кого-то и раздавить, Покойник выполз вслед за нею и с грохотом прыгнул на середину избы.

Никон заиграл быстрее и громче.

От пляски Степаниды и Покойника тряслось все на столе, позванивали стаканы и колыхалось, поблескивая в непочатой еще бутылке, вино.

До поздней ночи шло у Никона с Покойником и Степанидой веселье. Неизвестно откуда к ним присоединились еще какие-то люди. Появилась другая женщина, помоложе Степаниды, и эта новая все увивалась вокруг Никона, а Степанида отталкивала ее и ругалась.

Совсем под утро вернулся Никон в свой барак. И как дошел до койки, так и повалился на нее и уснул тяжелым и непробудным сном.

Проснулся он поздно, когда в бараке никого не было. Выглянул в окно, сообразил, что уже не стоит итти на работу, перевернулся на другой бок и снова заснул.

11

Первый прогул прошел Никону легко. Вычли из зарплаты за прогуленный день, и все. А Покойник, который после пьянки вышел на работу, как ни в чем не бывало, только с неповоротливой нежностью упрекнул Никона:

— Слаб ты, тово… Сомлевши…

— Голова у меня от вина тяжелеет, — оправдывался Никон.

— Ну, тово… привыкнешь… — успокоил Покойник.

И Никон, действительно, привык. После первой гулянки его как-то опять зазвал к себе Покойник, который уже напрямик предупредил:

— Ты, тово… запасай литру. Степанида звала…

Запасши водки, Никон пришел к Покойнику и прогулял всю ночь.

И снова, проснувшись на утро с тяжелой головою, он поленился выйти на работу.

На этот раз его вызвали в контору и предупредили:

— Уволим, если будешь прогуливать. Вот тебе упреждение.

А в раскомандировочной на черной доске четко была под крупным словом «прогульщики» выведена его фамилия.

Никон издали поглядел на черную доску и боком проскользнул в двери. Но на пороге его остановил Зонов.

— Допрыгался? — в упор спросил он его. — На черную попал?!

— А тебе что? — озлился Никон. — Ну, попал, мое дело.

— Твое-то, твое, брат. Да плохое дело.

— Никого это не касаемо.

Зонов посторонился и пропустил Никона. И вслед кинул:

— Обдумай об себе. Не строй дурочку!

Промолчав и торопливо уйдя из раскомандировочной, Никон позже пожаловался Покойнику и на то, что записали его на черную доску, и на встречу с Зоновым.

— Переманивает, тово… — пренебрежительно объяснил Покойник. — На свое, тово… Штобы горб гнуть, тово… Свыше сил…

Но Никона это объяснение не удовлетворило. Как он ни крепился и не хорохорился, но занесение на черную доску раздосадовало его. На прежней шахте, где были и Милитина и Востреньких и Антон Полторы-ноги, до этого у него не доходило. Там пеняли ему за неполную работу, иной раз и поругивали, а на посмешище не выставляли. И там, кроме того, его уважали за музыку. А тут… Никон вспыхнул, озлился и почему-то всю злобу вылил на Покойника.

— Пошто меня отметили?! Вот и ты и все остальные в забое работаете еле-еле и вам ничего!.. Да вы самые форменные лодыри!..

— Но?!.. — удивленно уставился на него забойщик. — Ты это, тово… брось! Работаем, тово… сколь надо… Брось, ежели, тово… харю целую носить хочешь.

Никон угрюмо замолчал. И после этого несколько дней длилась его ссора с Покойником. А потом они сошлись, выпили на мировую, и все опять пошло по-старому.

И фамилия Никона продолжала красоваться на черной доске.

12

В выходной день в никоновском бараке с утра была веселая сутолока. Никон не знал в чем дело, потому что накануне вернулся поздно ночью от Покойника. Когда он спросил соседа, тот торопливо и словно нехотя бросил:

— В колхоз на воскресник едем!

— Зачем?

— Чудак! Спросил тоже: зачем? Колхозникам помогать.

Никон потянулся на постели и зевнул.

— Чего им помогать? Сами справятся…

Рабочие ушли из барака. Никон укутался одеялом и решил поспать. Но сна не было. В голове шумело, мутило вчерашнее. И к тому же слегка задело то обстоятельство, что вот почти все сожители по бараку весело и дружно отправились в деревню, в колхоз, а он должен страдать в одиночестве от похмелья. Никон давно не был в деревне — года два, если не больше, деревню он не любил, но сейчас он не прочь бы побывать там, появиться на широкой улице в праздничный день с гармонью, заиграть и заставить всех деревенских девушек встрепенуться и замереть в предвкушении веселой вечерки.

Поворочавшись на постели, полежав и так и этак, Никон, кряхтя и