Вся Агата Кристи в трех томах. Том 3 - Агата Кристи

знать ее имя.

Вместо этого он спросил:

— Что она пьет?

— Бренди, — коротко ответил официант и ушел.

Ллевеллин заплатил и попрощался. Он прошагал меж столиков к выходу и немного постоял на тротуаре, прежде чем влиться в толпу гуляющих.

Затем он вдруг круто развернулся и прошествовал твердой, решительной поступью, присущей его нации, к столику под бугенвиллеей.

— Вы не возражаете, — спросил он, — если я посижу и поговорю с вами минуту-другую?

Глава 2

Ее взгляд медленно переместился с огней гавани на его лицо. Какое-то время глаза оставались несфокусированными. Он почти ощущал, какое она прилагает усилие, — так далеко она была отсюда. С неожиданным приливом жалости он увидел, что она очень молода. Не только годами — ей было года двадцать три, двадцать четыре, — но и вообще какой-то незрелостью. Словно нормально развивавшийся бутон прихватило морозом, и с виду он остался таким же, как остальные — но ему уже не суждено расцвести. Он и не завянет: со временем он, не раскрывшись, опадет на землю. Он подумал, что она похожа на заблудившегося ребенка. Отметил также ее красоту. Девушка была прелестна. Любой мужчина признает ее красивой, выскажет готовность заботиться о ней, защищать ее. Как говорится, все очки в ее пользу. И вот она сидит, уставившись в непостижимую даль: где-то на недолгом, легком и явно счастливом пути она потеряла себя.

Расширенные темно-синие глаза остановились на нем.

Она неуверенно сказала: «О?..»

Он ждал.

Потом она улыбнулась:

— Садитесь, пожалуйста.

Он пододвинул стул и сел. Она спросила:

— Вы американец?

— Да.

— Вы с корабля?

Ее глаза опять устремились к гавани. У причала стоял корабль. Там всегда стоял какой-нибудь корабль.

— Я приплыл на корабле, но не на этом. Я живу здесь уже почти две недели.

— Здесь редко остаются так надолго. — Это было утверждение, не вопрос.

Ллевеллин подозвал официанта и заказал Кюрасао.

— Разрешите что-нибудь вам заказать?

— Спасибо, — сказала она. И добавила:

— Он знает.

Официант наклонил голову и ушел.

Они помолчали.

Наконец она сказала:

— Видимо, вам одиноко? Здесь мало англичан или американцев.

Он видел, что она думает, как спросить — почему он с ней заговорил.

— Нет, — сразу же сказал он. — Мне не одиноко. Я обнаружил, что рад остаться один.

— О да, это приятно, не правда ли?

Его удивило, с какой страстью она это произнесла.

— Я вас понимаю. Потому вы и приходите сюда?

Она кивнула.

— Чтобы побыть одной. А я пришел и помешал.

— Нет. Вы не в счет. Вы здесь чужой.

— Понятно.

— Я даже не знаю вашего имени.

— Хотите знать?

— Нет. Лучше не говорите. Я тоже не скажу свое.

Она с сомнением добавила:

— Но вам, наверное, уже сказали. В кафе меня все знают.

— Нет, не сказали. Я думаю, они понимают, что вам бы этого не хотелось.

— Понимают… У них у всех удивительно хорошие манеры. Не благоприобретенные, а от рождения. До того как я приехала сюда, ни за что бы не поверила, что естественная вежливость так замечательна — так благотворна.

Подошел официант с двумя бокалами. Ллевеллин заплатил.

Он посмотрел на стакан, который девушка обхватила обеими руками.

— Бренди?

— Да. Бренди очень помогает.

— Почувствовать себя одинокой?

— Да. Помогает — почувствовать свободу.

— А вы несвободны?

— Разве кто-нибудь свободен?

Он задумался. Она сказала эти слова без горечи, с какой их обычно произносят, — просто спросила.

— «Каждый носит свою судьбу за плечами» — так вы это чувствуете?

— Ну, не совсем. Скорее так, что твой жизненный курс вычислен, как курс корабля, и должно ему следовать, и, пока ты это делаешь, все хорошо. Но я похожа на корабль, внезапно сошедший с правильного курса. А тогда, понимаете, все пропало. Не знаешь, где ты, ты отдана на милость ветра и волн, и ты уже не свободна, что-то тебя подхватило и несет, ты в чем-то увязла… Что за чушь я несу! Все бренди виноват.

Он согласился.

— Отчасти бренди, несомненно. Так где же подхватило вас это нечто?

— О, далеко… все это далеко…

— Что же это было такое, от чего вам пришлось бежать?

— Ничего не было, абсолютно. В том-то и дело. Я ведь счастливая. У меня было все. — Она угрюмо повторила:

— Все… О, не то чтобы у меня не было огорчений, потерь, не об этом речь. Я не горюю о прошлом. Не воскрешаю его и не переживаю заново. Не хочу возвращаться и даже идти вперед. Чего я хочу — так это куда-нибудь скрыться. Вот я сижу здесь, пью бренди, но меня нет, я уношусь за пределы гавани, дальше и дальше — в какое-то нереальное место, которого и нет вовсе. Как в детстве летаешь во сне: веса нет, так легко, и тебя уносит.

Глаза опять расширились и расфокусировались. Ллевеллин сидел и смотрел.

Она как будто очнулась.

— Извините.

— Не надо возвращаться, я ухожу. — Он встал. — Можно, я иногда буду приходить сюда и разговаривать с вами?

Если не хотите, скажите. Я пойму.

— Нет, я бы хотела, чтобы вы приходили. До свиданья. Я еще посижу. Понимаете, я не всегда могу улизнуть.

* * *

Еще раз они разговаривали неделю спустя.

Как только он уселся, она сказала:

— Я рада, что вы не уехали. Боялась, что уедете.

— Пока еще не уезжаю. Рано.

— Куда вы отсюда поедете?

— Не знаю.

— Вы хотите сказать, что ждете распоряжений?

— Что ж, можно и так выразиться.

Она медленно проговорила:

— В прошлый раз мы говорили обо мне. Совсем не говорили о вас. Почему вы приехали на остров? Была причина?

— Пожалуй, причина та же, по которой вы пьете бренди: уйти, в моем случае — от людей.

— От людей вообще или от каких-то конкретно?

— Не вообще от людей. От тех, кто меня знает или знает, кем я был.

— Что-то произошло?

— Да, кое-что произошло.

Она подалась вперед.

— Как у меня? Вы сбились с курса?

Он яростно мотнул головой.

— Нет. То, что случилось со мной, — неотъемлемая часть моей судьбы. Оно имело значение и цель.

— Но вы же сказали про людей…

— Дело в том, что люди не понимают. Жалеют меня, хотят затащить обратно — к тому, что завершено.

Она сдвинула брови.

— Не понимаю…

— У меня была работа. — Он улыбнулся. — Я ее потерял.

— Важная работа?

— Не знаю. — Он задумался. — Пожалуй, да. Но откуда нам знать, что важно, а что нет. Надо привыкнуть не полагаться на собственные оценки. Все относительно.

— Значит, вы бросили работу?

— Нет. — На его лице снова вспыхнула улыбка. — Меня уволили.

— О! Она чуть отшатнулась. —