Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

– Сколько же на земле зла раскидано! – подперев подбородок кулачком, подле кухонного стола сидела Капа и глядела на Павла Петровича с удивлением и восторгом. Она улыбалась, но глаза её были полны слёз. Как же так?!.. Даже этот, пусть пожилой, но всё-таки очень интересный и, судя по всему, сильный человек изведал в свой жизни столько страданий и боли, что другие с ним никак не сравнятся.

И Капитолина вслух сказала то, что, очевидно, мучило её весь сегодняшний вечер:

– И когда же людям надоест мучить дружка дружку?.. Видать, не скоро…

– Что поделаешь, Капочка?.. Привыкай, – Алексей Иванович ласково погладил её по голове. – Все люди на Земле страдают. Каждый по-своему.

– Я-то ничего, я – привыкшая, а вот детишек жалко. Павел Петрович, а вы чего замолчали? Очень интересно, что вы рассказываете.

– Что ж, раз интересно, – улыбнулся Троицкий, – значит, продолжим.

Он немного помолчал, соображая, с какого места начать, и продолжил свой рассказ.

– И тут судьба моя сделала очередной вираж. Я встретил на Лубянке одного очень интересного человека…

– А там такие тоже попадаются? – полюбопытствовал Богомолов.

– Ещё бы!.. Я Тимофея Васильевича никогда не забуду!..

– Семивёрстова?..

– Вот те раз!.. – удивился Троицкий. – Да неужто ты его знаешь?!. Откуда, дядя Лёша?..

– Встречались, – кивнул головой Алексей Иванович. – Мы с Иваном даже в гостях у него были… На Сретенке… В первый же вечер, как в Москву приехали. Матушка его, божий одуванчик, ещё жива была…

– Да-а… Воистину тесен мир!.. А я… Нет, ты не поверишь, но я на её поминках водку пил.

Алексей Иванович даже присвистнул:

– Он меня тоже звал, да я не пошёл. Вот была бы штука, если бы мы с тобой на поминках Елизаветы Павловны встретились!.. Кстати, ты не знал её?..

– Нет, – покачал головой Троицкий.

– Забавная была бабулька… Царство ей небесное!.. Между прочим, потомственная дворянка, а тоже… Почётный чекист!.. Безпризорниками занималась…А вообще занятно было бы, если бы мы с тобой у Семивёрстова встретились!.. Но… не судьба.

– Ничего, как-нибудь в следующий раз. Но тогда уж мы с тобой заранее договоримся, чтобы не разминуться, – попробовал пошутить Павел.

– Следующего раза не будет, Паша.

– Почему так думаешь?..

– Потому как… Ты, верно, не знаешь, но… – Алексей Иванович развёл руками, – повесился Тимофей Васильевич.

– Что?! – Павел был потрясён. – Как?!.. Когда?!..

– Перед самым нашим отъездом из Москвы. Матушкины сороковины решил отметить, гостей назвал, стол накрыл и… Любил пофорсить, пыль в глаза пустить… Вот и уход из жизни обставил так, чтобы всех удивить… Театральное представление устроил…

– Но почему?!.. Когда я с ним общался, он не производил впечатления отчаявшегося человека.

– Он мне предсмертную записку оставил, – спокойно сказал Богомолов. – Ругал меня самыми последними словами, что я на те самые поминки, на которых ты водку пил, не пришёл. А свой уход из жизни объяснил очень просто: "Отобрали у меня всё, а взамен ничего не дали… Незачем жить… Скучно…" Его ведь из органов турнули…

– Это я знаю…

Странно, но самоубийство Семивёрстова произвело на Павла довольно сильное впечатление. Всё-таки с Тимофеем связан значительный кусок его жизни, который ни забыть, ни вычеркнуть из памяти невозможно!.. Он вспомнил их первую встречу в самом начале тридцать девятого года в подвале здания на Лубянке, и защемило сердце, заныло.

В комнату, где проходил очередной так называемый «допрос» Троицкого, быстрыми лёгкими шагами вошёл молодой подтянутый офицер с торчащим рыжим бобриком на голове. Павла только что окатили водой, и он, сплёвывая на бетонный пол сгустки крови, с трудом встал на ноги.

– Чем вы тут занимаетесь? – брезгливая гримаса исказила крупные, но довольно правильные черты лица офицера с бобриком. – Хоть бы придумали что-нибудь поновее, а вы лишь на кулак полагаетесь?.. Сила эта на рынке нужна, чтобы туши разделывать, а с людьми головой работать надо, фантазию иметь, воображение… Двадцатый век на дворе, а вы из пещеры никак выбраться не можете… Одно слово – питекантропы!.. А ну, брысь отсюда!..

Бойких, молодых парней, словно корова языком слизала.

– Вы, Павел Петрович, не обижайтесь на них, молодо-зелено. Бог силу дал, а вот умом обзавестись они сами не сумели. Нищета духа!.. Знаете поговорку: "Сила есть – ума не надо!.." Это про них.

Троицкий с любопытством разглядывал нового дознавателя. Что-то подсказывало ему: с этого момента он будет иметь дело с незаурядной личностью.

– Ну, давайте знакомиться, – офицер с бобриком протянул ему широкую сильную ладонь. – Семивёрстов Тимофей Васильевич.

Павел Петрович молча пожал протянутую руку.

– А что же вы?.. – следователь с укоризной посмотрел на подследственного, но тут же спохватился. – Ах, да!.. Я и забыл совсем – вы же с нами не разговариваете. Обидно, конечно, но ничего не поделаешь… Знаете, как мы вас между собой зовём?.. Великий Немой. Каждое утро в управлении все задают один и тот же вопрос: "Великий Немой заговорил?.." И каждый раз слышим в ответ: "Молчит". Очень мне захотелось с таким уникальным человеком познакомиться. Простите, любопытство вконец заело. Вы у нас уже третий месяц… гостите, а я так и не удосужился лично засвидетельствовать вам своё почтение. Но вот свершилось, и я рад. Очень рад.

Он вызвал конвой и велел отвести Троицкого к себе в кабинет.

Правда, кабинетом узенькую маленькую комнатку, куда они вошли, можно было назвать с большой натяжкой, но уже одно то, что Семивёрстов сидел в ней совершенно один, ничей посторонний взгляд не мог нарушить его покоя, было громадным преимуществом и удобством. Первым делом он вызвал в кабинет медсестру, чтобы та обработала разбитые в кровь губы Павла Петровича и заплывший левый глаз. Пока пожилая суровая женщина безмолвно колдовала над лицом Троицкого, Тимофей зажёг спиртовку и поставил на неё кружку с водой, затем открыл тумбу своего письменного стола, достал оттуда металлическую коробочку ещё дореволюционных времён и открыл крышку. Забытый аромат свежемолотого кофе ударил Павлу Петровичу в нос, и воспоминания, одно слаще другого, закружили его избитую голову

– Давненько не баловались? – спросил с улыбкой следователь. – Лично я без кофе не человек. По восемь чашек в день выпиваю. Вы как любите?.. Покрепче?..

У Троицкого хватило сил только на то, чтобы кивнуть головой. Он не верил своему счастью. Наконец-то, не будет бездушное быдло дышать ему в лицо кислым перегаром и орать хриплым прокуренным голосом, выставляя напоказ гнилые редкие зубы!.. Нормальный интеллигентный человек угощал его ароматным кофе и, похоже, был весьма и весьма к нему расположен. Нет, всё-таки есть справедливость на свете. 'Терпите, и воздастся вам!.."

Горячий кофе обжигал его разбитые, распухшие губы, причиняя нешуточную боль, но никогда, ни до, ни после этого, Павел Петрович не испытывал такого блаженства, такого полного и совершенного наслаждения.

– С этой чашечки кофе и начались наши ежедневные беседы с Тимофеем Васильевичем у него в кабинете. Вернее, его безконечные монологи, потому что я по-прежнему хранил абсолютное молчание. Поначалу я было захотел пойти навстречу такому расположенному ко мне человеку, но, слава Богу, вовремя спохватился: на свете нет никого опаснее, чем ласковый кагэбэшник, и решил не изменять раз выбранной тактике.

– И о чём же вы… вернее он говорил с тобой? – спросил Алексей Иванович.

– Обо всём. О театре, футболе, как мариновать шашлык, о международном положении, о женщинах… Да мало ли о чём?.. Даже о любви.

– Говорить о любви на Лубянке?!.. Очень интересно!..

– Именно на Лубянке, дядя Лёша. Там эта тема обретает новый, совершенно неожиданный смысл.

– Какой же именно?

– Например… Ты веришь, что существует на свете безкорыстная, жертвенная любовь?

Алексей Иванович почесал затылок.

– В принципе… да, верю.

– А Семивёрстов считал, что безкорыстно могут любить только собаки. И приводил мне немало примеров супружеской подлости и коварства. Благо, таких случаев в его практике было предостаточно. А любовь, по его мнению, сводится к проявлениям похоти и сладострастия. И вот представь, сидит человек в тюрьме, мечтает о встрече с любимой, а змей-искуситель по имени Тимофей, говорит ему: "Какая любовь?!.. Пока ты здесь сидишь, твоя любимая сучка успела двадцать раз изменить тебе и сейчас забавляется с двадцать первым кобелём". Каково это пережить человеку, который лишён возможности не то, чтобы защитить свою честь и достоинство, а просто выйти на улицу?!.. Конечно, ты можешь не верить, возмущаться, но! – червь сомнения уже проник в тебя и начинает медленно, незаметно точить изнутри. Всякое сомнение делает человека слабым, а Семивёрстов именно этого и добивался, дружески сочувствуя и сокрушаясь вместе со мной по поводу женского непостоянства. И я по собственному опыту знаю: нужны недюжинные силы, чтобы удержать душу свою в покое и чистоте.