Париж - Эдвард Резерфорд

И все равно эти французы никак не могли уловить главного.

Карл Шмид откинулся на спинку стула, закинул руки за голову и вздохнул.

– Частично это и наша вина, – пробормотал он себе под нос. – У нас не было четкого плана для евреев.

Конечно, в Германии их видеть не хотели. Их гнали отовсюду. Но и кроме них дел было так много, что еврейский вопрос постепенно оказался в дальнем ящике. А поскольку они, покинув страны Восточной Европы, стекались во Францию, то эта страна волей-неволей стала свалкой евреев Третьего рейха.

Однако теперь пришло время навести порядок. В начале этого года, как узнал Шмид, по еврейской проблеме было принято тайное решение и тем же летом отработана методика. Но официально считалось, что евреев должны отправлять в качестве рабочей силы на восток или держать в трудовых лагерях.

Оставалось лишь одно осложнение. Французы не понимали значения еврейского вопроса. С вопиющей очевидностью это стало ясно на встрече с французской полицией, которая состоялась здесь, в помещении гестапо на авеню Фош, всего несколько недель назад. Сам Шмид был лишь одним из младших сотрудников ведомства, но ему позволили присутствовать, и он внимательно ловил каждое слово.

– Мы произведем облаву, но у нас есть два условия, – сказал старший из французов.

Первым условием была дата операции, предварительно назначенной на четырнадцатое июля: французы хотели перенести ее на более позднее число, так как не хотели устраивать облаву в День взятия Бастилии. С этим легко согласились. Но со вторым условием пришлось повозиться. Они готовы были отлавливать только приезжих евреев, но не французов.

– Это может вызвать недовольство в городе, – сказал шеф французской полиции. – Возникнут беспорядки. А это как раз то, чего мы хотели бы избежать.

– Но почему? – спросил его один из эсэсовцев. – Это же облава не на каких-то беспокойных цыган, которые здесь никогда не жили. В таком случае мы поняли бы ваше желание. Но Третий рейх не делает различий между германским евреем и польским евреем. Его адрес не имеет значения. Главное – то, что он еврей.

– У нас нет никаких возражений против законов, которые справедливо относят евреев к гражданам второго класса, – ответил француз. – В конечном счете их всех, пожалуй, можно будет удалить. Но начать нам все же следует с иностранных евреев.

– Мы не делаем никаких различий.

– Во Франции… – шеф полиции вскинул руки, – если человек француз, пусть и еврей…

Судя по всему, французы даже при нынешних обстоятельствах так гордились своей национальностью, что считали, будто она отменяет и самые фундаментальные факты о человеке.

– Какая у нас вместительность на сегодня, Шмид? – обратился к Карлу начальник гестапо.

– Мы сможем принять чуть более тринадцати тысяч.

– Хорошо. – Гестаповец обернулся к шефу полиции. – Мы хотим тринадцать тысяч, и нам все равно, кто это будет. И никаких детей. Помните, все эти люди будут отправлены на восток на работы.

– Понятно.

Но разумеется, французские полицейские, хоть и начали операцию на рассвете и действовали эффективно, привели и детей. Кто-то говорил, что они не хотели разлучать их с родителями. Может, так и было. Но Шмид подозревал, что им просто не хотелось потом заниматься этими детьми, если бы те остались в стране.

На стадионе Вель-д’Ив их были тысячи. Должно быть, там сейчас как в печи, подумал Шмид. Скоро их отправят на другой перевалочный пункт. А потом дальше, на восток.

Но как ни похвальна деятельность полиции, она так и не решила вопрос французских евреев. Некоторых тоже арестовали, разумеется. Бывшего премьер-министра Блума держали под стражей, но со всеми удобствами. Еврей или нет, но со столь высокопоставленным лицом приходится обращаться вежливо. Зато его брат уже был в концентрационном лагере.

Терпение, думал Шмид. Надо быть терпеливым, и все выйдет так, как надо.

Когда всех приезжих евреев переловят, французским властям ничего не останется, кроме как приняться за тех евреев, которых они наивно считают своими.

Пока же любой французский еврей, нарушивший предписания или проявивший непочтительность, немедленно попадал в тюрьму.

Карл Шмид как раз подытоживал свои размышления, когда ему доложили о том, что к нему пришел Люк Гаскон.

Француз держался как обычно, но Шмид сразу почувствовал, что тот весьма возбужден.

– У вас есть что-то интересное для меня?

– Я не уверен. Я нашел французского еврея. Он галерист, так что, я полагаю, у него есть картины. Нарушил он закон или только собирается, тоже неясно. Но позвольте рассказать, что случилось.

Шмид внимательно слушал, как Люк описывал короткую встречу с Жакобом перед стадионом Вель-д’Ив. Когда он умолк, Шмид спросил его мнение.

– Мне кажется, Жакоб так испугался увиденного, что решил бежать из Парижа, а вероятно, и из Франции. Когда я произнес слова «кузина Элен», его жена на другом конце провода впала в панику, поэтому я решил, что это их кодовое слово.

– Согласен. – Шмид кивнул. – Это вполне возможно. Если так, то существует маршрут, о котором нам ничего не известно, и этот еврей мог бы привести нас к нему.

– Вы можете арестовать его?

– Мы задержим его по подозрению. Потом допросим. Посмотрим, что он скажет. – Он улыбнулся. – Дайте мне номер телефона, остальным займусь я сам. Вы хорошо поработали.

На следующее утро перед домом Жакоба на улице Лафайет прохаживались два полицейских в штатском. Им был дан простой приказ – проследить, куда поедет семья.

Рано утром они увидели, как Жакоб покинул квартиру, и сыщик пошел вслед за ним в его галерею. Там Жакоб оставался до полудня. Тем временем его жена сходила за покупками и вернулась домой. Потом пришел и хозяин. Больше ничего не происходило.

– Завтра с утра продолжите наблюдение, – велел Шмид. – Если он опять пойдет к себе в галерею, задержите его.

На другой день они привели Жакоба в гестапо, но не в здание на авеню Фош, а в дом на короткой улочке Соссей, которая находится за Елисейскими Полями. Он был хорошо оборудован для приема задержанных.

Шмид сам проводил допрос. Глядя на невысокого, опрятно одетого галериста, он не испытывал никаких особых эмоций. Вопросы он задавал негромко и мягко. Есть и другие методы, и, если понадобится, Шмид их применит.

Первым делом он выяснил, что у Жакоба есть жена и ребенок – маленькая девочка. Это было легко. Чем он занимается? Торгует предметами искусства. Шмид попросил у него ключ от галереи. Жакоб неохотно отдал его. Есть ли у него другие родственники? Есть, но мало. У него есть кузина Элен.

Первая неудача. Значит, эта Элен не выдумка. Но, конечно, они все равно могли использовать ее имя как кодовое слово. Шмид попросил назвать ее адрес, чтобы можно было проверить информацию. Часто ли Жакоб видится с ней? Довольно часто. Он с семьей хотел навестить ее вчера, но передумал. Где он был два дня назад? Около стадиона Вель-д’Ив. Зачем? Ходил посмотреть, что происходит. Ему было страшно? Да. Куда он пошел после этого? На Монпарнас. Зачем? Там живет приятель, с которым Жакоб давно не виделся. Его фамилия Абрахам. Жакоб волновался, не попал ли он в облаву и не оказался ли внутри стадиона.

– И что вы узнали?

– Ничего, – просто сказал Жакоб. – Когда я пришел к его дому, мне сказали, что он уехал оттуда месяца два назад. Это все, что я смог разузнать. Поэтому я вернулся домой.

Шмид догадывался, что как минимум часть этой истории была правдой. Но о чем галерист умолчал? Он записал адрес Абрахама.

– Мы еще поговорим с вами, – сказал он Жакобу и отправил обратно в камеру.

К вечеру все сказанное галеристом проверили. Кузина Элен оказалась пухлой женщиной средних лет, не представлявшей для гестапо никакого интереса. Абрахам действительно переехал, но свой новый адрес не зарегистрировал. Им следует заняться плотнее.

Тем временем Шмид лично наведался в галерею. Ее содержимое заинтриговало его.

Третий рейх конфисковывал художественные коллекции, особенно те, которые принадлежали евреям, и Шмид тоже стал собирать картины. Он считал, что у него уже наметан глаз. В галерее Жакоба он нашел самые разные произведения. Кое-что относилось к дегенеративному искусству и будет, само собой, сожжено, но были там и хорошие вещи. В доме Жакоба наверняка есть еще полотна. У Шмида складывалось впечатление, что реестр имущества Жакоба куда интереснее самого владельца. Шмид бродил по галерее до сумерек. Перед уходом он взял маленький эскиз Дега, аккуратно свернул в трубку и положил в портфель. Никто не хватится этой пропажи.

На обратном пути он снова зашел в дом на улице Соссей и велел привести Жакоба в комнату для допросов. Там его усадили и привязали к стулу.

Шмид сказал галеристу, что ему сообщили о существовании маршрута для побега из страны и что он хочет больше узнать о нем.