Восстание - Юрий Николаевич Бессонов

к обледеневшему стеклу, но сквозь снежные узоры на стекле лицо ее только угадывалось.

Ксенья кивнула в сторону двери и поднялась на крыльцо в две ступеньки. И как только приоткрылась дверь, она поспешно вошла в дом, даже не спросив женщину, здесь ли живут Нестеровы.

Лишь теперь она почувствовала себя в безопасности — всадники остались далеко позади.

Женщина заперла дверь и вошла в комнату следом за Ксеньей.

Была она маленькая, худенькая, с бледным изможденным лицом, на котором у губ и глаз лежали уже глубокие морщины. Но глаза ее оставались все еще молодыми. Широко открытые, как у маленькой удивленной девочки, они были светлые и прозрачные, словно ничто их не коснулось в жизни и впервые они смотрели на мир.

— Вы Нестерова? — спросила Ксенья.

— Нестерова.

— Прасковья Васильевна?

— Да.

Ксенья посмотрела на дверь в соседнюю комнату.

— Дома у вас еще кто-нибудь есть?

— Никого нету.

— А муж?

— Я похоронила мужа, — сказала Прасковья Васильевна, помолчала и прибавила: — В шахте обвал случился… А вы к нему?

— Нет-нет, я могу и с вами поговорить…

— Недавно похоронила… Не один он, многих тогда засыпало, — сказала Прасковья Васильевна, потом нахмурила брови и стала смотреть в сторону мимо Ксеньи. — Вместе всех и похоронили…

— Я слышала про обвал… Потом шахтеры забастовали… — сказала Ксенья.

— Бастовали… Только забастовкой людей не вернешь… — Прасковья Васильевна потерла пальцами лоб, будто что-то припоминая, и спросила: — А вы по какому делу?

— Я не по делу… Я вам о сыне сообщить приехала.

— О сыне? — переспросила Прасковья Васильевна, глядя в упор на Ксенью, и брови ее искривились. — Что сообщить? Что? — Она шагнула ближе к Ксенье и остановилась, уронив руки вдоль тела.

— Даже не сообщить… Я письмо привезла, — торопливо сказала Ксенья и, достав из муфты письмо, протянула его Прасковье Васильевне.

— Письмо от Никиты? Да как же так? Да где же он сам-то? — заговорила Прасковья Васильевна, осторожно беря из рук Ксеньи письмо Никиты. — Ах ты, господи… Да чего же вы стоите-то… Ну, вот хоть сюда садитесь. — Она подвинула Ксенье табуретку и, поспешно отойдя к окну, развернула письмо. Листок дрожал у нее в руках.

Она долго жмурила глаза, словно тусклый свет окна мешал ей читать, и все повторяла: «Ах ты, боже мой, боже мой, ничего не вижу, ничего не разберу…»

— Дайте, я вам прочитаю, — предложила Ксенья.

— Да нет уж, я сама… Я сама прочитаю. Только бы света побольше. — Прасковья Васильевна близко-близко к глазам поднесла письмо, и листок все еще дрожал у нее в руке, мешая читать.

Ксенья отвернулась к окну. С подоконника текла вода, и на беленой стене темнел мокрый круг. На шестке стояла немытая посуда.

— О девочке какой-то пишет, а о себе — ничего, — вдруг сказала Прасковья Васильевна. — Где сам, что делает — никак не поймешь…

— В Забайкалье, — сказала Ксенья. — В партизанском отряде.

— Я и то подумала, что в партизанском отряде… — Прасковья Васильевна опустила руку, в которой было зажато письмо, и улыбнулась. — Так ведь жив, значит…

— Жив и с друзьями, — сказала Ксенья.

И тут только Прасковья Васильевна заметила, что Ксенья все еще стоит посреди комнаты.

— Да что же это я, совсем из ума вон… Столько времени вас на ногах продержала и поблагодарить забыла. — Заговорила она, бросившись к Ксенье и хватая ее за руку. — Уж и не знаю, как благодарить… Да садитесь вы, пожалуйста. Снимайте шубу и садитесь к столу. — Она принялась расстегивать пуговицы на Ксеньиной шубке. — Сейчас я самовар поставлю и чай пить будем, а вы мне все по порядку расскажете. — Она заглянула в глаза Ксеньи и сказала просительно: — Пожалуйста.

— Хорошо, на минутку присядем, только чаю не надо, чай пить некогда, — сказала Ксенья. — Мне в Иркутск возвращаться пора.

— А девочка там, в Иркутске? — спросила Прасковья Васильевна.

— В Иркутске.

Прасковья Васильевна улыбнулась одними уголками губ, и огромные глаза ее стали, казалось, еще больше, еще светлее.

— Маленькая?

— Ей тринадцать лет, — сказала Ксенья.

— И Леной зовут? Имя-то какое хорошее… Когда же мне за ней заехать? Или сами привезете?

— Поедемте сейчас, — сказала Ксенья и вдруг вспомнила комендантского офицера. — У нас поживете, с Леной познакомитесь… Там все и решим.

— А можно? — робко спросила Прасковья Васильевна. — Я не помешаю?

— Нет-нет, поедемте. Только собирайтесь поскорее, ведь одна она там, в пустом доме…

— Я мигом, мне недолго…

Прасковья Васильевна сразу заспешила, пошла было в соседнюю комнату, но в дверях остановилась и беспокойно посмотрела на Ксенью.

— Только вы меня не ждите, я вас на станции догоню…

— Я подожду, — сказала Ксенья.

Прасковья Васильевна затрясла головой.

— Нет-нет, не надо… Я догоню… Так вернее будет. По поселку-то лучше раздельно пройти. Время такое, что и двоим собираться — беды наживешь. После забастовки любого под подозрение берут — и поселковых и приезжих. Мужчин арестовали не приведи бог, едва ли в какой семье все дома…

— Хорошо, только вы поскорее, — сказала Ксенья и, застегнув шубку, вышла на улицу.

В поселке стояла мертвая тишина. Блеклая полоса заката исчезла. Небо было серым и унылым, как в ненастье.

Стараясь ступать осторожно и беззвучно, Ксенья быстро миновала улицу и вышла на пустырь.

«Но что же делать с Леной? — думала она, — Как отдать ее на воспитание этой маленькой