Шекспир. Жизнь и произведения - Георг Брандес

Ричард Гарнет, без околичностей назвавший «Кориолана» «отражением чувств консерватора при зрелище борьбы Иакова с парламентом», — отзыв, слишком уж крайний, — задает вопрос: которым из конфликтов была, следовательно, вызвана пьеса, первым или вторым, разразившимся в 1614 г., и, высказываясь в пользу второго, он приходит к результату, с которым считает возможным согласиться, что «Кориолан» — самая последняя по времени пьеса Шекспира.

Но довод, приводимый им для подкрепления этого взгляда, при ближайшем рассмотрении оказывается совсем шатким. Поэтому нет никакого основания отступать от вероятной даты 1608 г., и нет никакого основания делать это с целью произвести искусственное сближение между ситуацией «Кориолана», с одной стороны, и с другой — роспуском парламента по повелению Иакова в июне месяце 1614 г.

Ибо, во всяком случае, можно достоверно установить, что антидемократический дух и антидемократический пафос этой драмы возникли не из взгляда на политические условия данной минуты, а из тайников личности самого Шекспира, какою она развилась перед нами после долголетнего роста. Антипатия к толпе, положительная ненависть к массе как массе так стара у Шекспира, что встречается уже в неуверенных пробах пера его ранней молодости.

Мы уже чувствовали это в изображении восстания, организованного Джеком Кэдом во второй части «Генриха VI», изображении, несомненно принадлежащем Шекспиру. Мы вновь это встретили в полном умолчании о великой хартии в исторической пьесе о короле Иоанне.

Выше мы утверждали, что аристократическое презрение Шекспира к господству масс коренилось в чисто чувственном отвращении его художнических нервов к атмосфере простолюдина. Чтобы найти доказательство этому, стоит только пробежать взором его произведения. Уже во второй части «Генриха VI» (IV, 2) есть намек на эту атмосферу. Ричард умоляет Кэда изречь законы Англии своими собственными устами. Смит делает в сторону следующее замечание: «Это будут вонючие законы: ведь у него изо рта так и разит поджаренным сыром». В «Юлии Цезаре» эта черта повторяется в рассказе Каски о том, как держал себя Цезарь на празднике Луперкалий, когда он отказался от короны (I, 2):

После этого Антоний поднес ему ее в третий раз, и он в третий раз оттолкнул ее; и за каждым отказом толпа поднимала громкие клики, хлопала заскорузлыми руками, бросала вверх сальные колпаки и от радости, что Цезарь отказался от короны, так наполнила воздух своим вонючим дыханием, что Цезарь задохся, потому что лишился чувств и упал. Я не хохотал только от боязни раскрыть рот и надышаться гадким воздухом.

Сравните с этим слова, в которых Клеопатра выражает отвращение, возбуждаемое в ней одной мыслью о том, как ее поведут в Рим в свите Октавия Цезаря («Антоний и Клеопатра», последняя сцена):

Ну, Ира, как это тебе нравится? И тебя, египетскую куколку, будут показывать в Риме, точно так же, как меня. Подлые ремесленники, с засаленными передниками, с треугольниками и молотками, поднимут нас, чтобы мы были виднее, на руки, и мы, объятые их вонючим дыханием, должны будем впивать в себя их гадкие испарения.

Все главные лица в пьесах Шекспира имеют, в сущности, то же брезгливое отношение к черни; если же они его не выражают прямо, то это всегда вытекает из низкого расчета. Когда Ричард II в пьесе того же имени предал изгнанию Болингброка, он в следующих словах описывает его прощание с народом (I, 4):

…Заметили мы сами,И видели то Бэгот, Буши, Грин,Как ластился к простому он народу.Казалось, он в сердца людей вползалУниженной и панибратской лаской.Мы видели, какие он поклоныГлубокие отвешивал рабам,Как вкрадчивой улыбкою своею,Смиренною покорностью судьбе,Мастеровым понравиться старался,Как будто бы желая унестиВсю их любовь с собой, в свое изгнанье.Он шляпу снял пред устричной торговкой.Когда же два иль три ломовикаЕму вскричали: «Бог вам помоги!» —То, гибкое колено преклонив,«Благодарю вас, земляки, друзья!» —Он отвечал.

Большая часть этих цитат ясно показывает, что Шекспира отталкивал просто-напросто дурной запах. Он и в том отношении являлся истым художником, что был восприимчивее всякой женщины к неприятному ощущению, порождаемому гадкими испарениями.

К тому моменту жизни Шекспира, к которому мы теперь приблизились, это неприятное ощущение, как и всякое другое недовольство его, возросло прямо до страстного негодования. Добродетели и преимущества простого народа не существуют для него, его страдания — страдания воображаемые или заслуженные, его стремления — стремления вздорные, его права — одни бредни, его действительные характерные черты — повиновение тому, кто ему льстит, неблагодарность к тем, кто его спасает, а действительная страсть его врожденная, глубокая и глухая ненависть к тому, кто велик. Но все свойства его поглощаются одним свойством — тем, что от него воняет:

Кориолан (III, 1).А что до черни, смрадной и беспутной,Я льстить не в силах ей, и пусть онаВ моих речах любуется собою.Брут (II, 1).При мне он клялсяЧто он не будет консульства искать,Так, как другие: не пойдет на площадь,Не станет надевать перед народомСмирения одежду, и на раныПоказывая, не попросит онСогласия у смрадных ротозеев.

Когда плебеи изгоняют Кориолана, он начинает свою речь к ним восклицанием (III, 3):

Вы — стая подлых сук. Дыханье вашеПротивней мне, чем вонь гнилых болот!Любовью вашей дорожу я столько ж,Как смрадными, раскиданными в полеОстатками врагов непогребенных![25]

Старик Менений, восторженный почитатель Кориолана, услыхав, что изгнанник перешел на сторону вольсков, говорит народным трибунам:

…Ну, заварили кашуВы с вашими рабочими-друзьями!Не понапрасну вы за чернь стояли,Так чесноком протухшую!

И несколько ниже:

А, вот и сволочь!Так и Авфидий с ним?(Народу.) На Рим заразуВы навлекли в тот час, когда кидалиСвои засаленные шапки вверх,В тот час, когда приветствовали крикомИзгнание Кориолана.

Если мы спросим теперь, как дошел Шекспир до этого, в политическом смысле так малообоснованного, но определяемого внешними чувствами пренебрежения к «народу», всегда отождествляемому им с чернью, то естественно будет возвратиться к его личной жизни и ежедневным его впечатлениям. Где сам он приходил в постоянное соприкосновение с народом, который был для него то же, что человеческий муравейник? В своей ежедневной деятельности при театре он страдал от необходимости постоянно писать, ставить написанное на сцену и играть перед большой смешанной публикой. Самым тонким и самым лучшим из его произведений часто всего труднее было добиться успеха. Отсюда в «Гамлете» горькие слова о превосходной пьесе, которая едва могла быть сыграна один-единственный раз, «она не понравилась толпе» выражение, в котором Шекспир сконцентрировал свое низкое мнение о простолюдине как художественном критике. Даже те многочисленные поэты и художники, которые были серьезно и восторженно убежденными политическими демократами, редко простирали свою веру в ценность решений большинства на свое искусство. В этой области даже самый народолюбивый в политическом смысле художник слишком хорошо знает, что суждение одного знатока имеет более веса, нежели приговор сотни тысяч профанов. Но у Шекспира художническое пренебрежение к суждению толпы распространяется на все поле, лежащее вне искусства.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});