Шекспир. Жизнь и произведения - Георг Брандес

Дядя Крессиды, к которому она так близка, умеет, подобно ей, действовать на инстинкты, привлекать к себе и отталкивать. Кто-то назвал его «деморализованным Полонием», и это выражение в высшей степени метко. Так как этот старый волокита уже не может играть активной роли, он находит удовольствие быть зрителем и сводником. То циническое благодушие, с которым Шекспир рисовал эту фигуру при всем глубоком к ней презрении, характеризует ярко настроение поэта в этот период жизни Панд ар неглуп и подчас остроумен, но его остроты не доставляют никакого удовольствия. Он так же забавен, циничен и бесстыден, как Фальстаф, но не возбуждает той же абстрактной симпатии. Здесь ничто не вознаграждает зрителя за ту грязь, которой насыщены речи Пандара, Терсита и вообще всех действующих лиц.

Словом, в этой пьесе, так же, как в «Тимоне», чувствуется биение того чисто англосаксонского нерва, который многие были склонны отрицать у Шекспира, который является жизненным нервом произведений Свифта и Хогарта и некоторых из лучших творений Байрона. И он объясняет нам тот факт, что старая, веселая Англия стала родиной сплина.

Мы указали уже на суровое осуждение Крессиды Уллисом. В той сцене (V, 2), когда Троил становится свидетелем измены Крессиды, встречаются такие многознаменательные слова и такие глубоко прочувствованные выражения, в которых обнаруживается сердце самого Шекспира. Диомед просит Крессиду подарить ему наручник, который она, в свою очередь, подучила в подарок от Троила.

Диомед.Я с ним (т. е. с сердцем) беру в придачу и наручник.Троил (в сторону). И я клялся терпеть.Крессида.Нет, Диомед,Я лучше дам тебе другой подарокДиомед.Не нужно мне другого; чей наручник?Крессида.Не все ль равно?Диомед.Я непременно хочу узнать.Крессида.Мне дал его, кто любитМеня сильней, чем ты меня полюбишьКогда-нибудь. Но, впрочем, если тыЕго уж взял, так удержи, пожалуй.

А затем обратите внимание на ту психологию женской души, которая обрисовывается в прощальной реплике Крессиды:

Прощай! Смотри ж, приди! Простимся такжеС тобой, Троил: пока еще мне больноЗабыть тебя, но глаз уже невольноВлечет к нему. Неверный глаз всегдаВлечет наш ум: в том женщин всех беда!Кого ж винить, что верных нет меж нами,Когда в обман мы вводимся глазами.

Но особенное внимание обратите на те страшные слова, которые Шекспир влагает в уста Троила, когда он в отчаянии от всего виденного и слышанного пытается отогнать от себя эти впечатления, не веря в их реальность:

Уллис.К чему еще стоять?Троил.Затем, чтобы припомнитьПо букве все, что слышал. НеужелиНе будет гнусной ложью, если яЗдесь повторю все, что, как нам казалось,Мы слышали? О, я еще таюВ моей душе упорную надежду,Что слух мой был обманут иль клевещетНамеренно! Скажи, ужель былаКрессида здесь?Уллис.Не вызвал же я духа.Троил.Но это не она.Уллис.Она наверно.Троил.Скажи, ведь я с тобою говорюНе в сумасшествии?Уллис.О, нет, и яСкажу не в сумасшествии, что здесьБыла сейчас Крессида.Троил.О, не верь,Прошу, тому, хоть ради чести женщин!У нас ведь были матери; неужтоДозволим мы бесчестить их по меркеНеверности Крессиды? Их ведь будутСудить по ней! Забудем лучше то,Что здесь была Крессида.Уллис.Чем же этоБесчестит наших матерей?Троил.Ничем,Когда была здесь только не Крессида!

Эта оценка Крессиды, сделанная Уллисом, проникает глубоко в душу Троила, пронизывает собою всю пьесу. В этом отчаянном возгласе «у нас ведь были матери!» выражена с уничтожающей ясностью основная идея драмы.

Но фигуры Троила и Крессиды не господствуют над драмой. В виде противоядия циническому содержанию главного действия, в виде контраста к напыщенным речам, к нескончаемой руготне и горькой ювеналовской сатире Шекспир рассыпал всюду глубокомысленные эпизоды и серьезные реплики. Он вложил в них всю свою многостороннюю опытность и облек их в граненую форму полнозвучных сентенций. Он заставляет Уллиса и Ахиллеса размышлять в высшей степени глубокомысленно о вопросах политики и жизни, хотя Ахиллес является у него обыкновенно безыдейным дураком, а Уллис — несимпатичным хитрецом, настолько холодным, опытным и коварным, насколько Троил горяч, молод и наивен. Глубокомысленные и прекрасные речи Ахиллеса и Уллиса вяжутся как-то плохо с их характером, производят порою впечатление дисгармонии и не находятся ни в какой связи с карикатурным действием пьесы. Однако эти явные противоречия только увеличивают интерес произведения. Они привлекают внимание глаза подобно неправильным чертам лица, которое способно выражать иронию и меланхолию, сатиру и глубокую мысль.

Уллис, который является единственным истинным политиком среди греков, унижается до самой плоской и низменной лести по адресу Аякса. Он восхваляет этого «трижды благородного и храброго» героя, которому не подобает явиться послом к Ахиллесу за счет этого последнего. Именно он подговаривает греческих вождей прогуляться мимо палатки Ахиллеса и не отвечать на его поклон. В этой сцене Ахиллес, этот фанфарон, дурак, трус и негодяй, поражает читателя своими речами, исполненными, как речи Тимона, серьезным и мрачным пессимизмом (III, 3):

…Что ж это значит?Иль я упал так низко? Мне известно,Что люди покидают нас со счастьем.Тот, кто упал, прочтет свое паденьеВ глазах людей в один момент с паденьем.Никто ни разу не был почитаемСам по себе; нас чтут лишь за дарыСлепого случая, за славу, деньгиИль доблести, и кто теряет их,Теряет вместе с тем любовь людскуюДержавшуюся ими.

Затем Уллис вступает в беседу с Ахиллесом, блещущую богатыми и глубокими мыслями. Он утверждает, что никто, даже высокоодаренный человек, не в состоянии оценить как следует своих способностей, если суждения и поведение других не дадут ему надлежащего масштаба. Ахиллес соглашается с ним в речи, полной метких и тонких сравнений, отличающейся философским изложением мысли. Уллис продолжает:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});