Переписка П. И. Чайковского с Н. Ф. фон Мекк - Чайковский Петр Ильич

Что касается протекционизма, то я не поклонница ему. Я предпочитаю брать хорошее там, где оно есть, и это не удивительно. Кто так много занимается и постройкою и эксплуатациею железных дорог, как я, тот отрешится от протекционизма и лучше пожертвует будущими выгодами своей страны от развития фабричной промышленности для сбережения в настоящем голов, рук и ног пассажиров железных дорог. Надо Вам сказать, что правительство также в видах протекционизма обязывает нас, железнодорожных строителей и эксплуататоров, брать русские рельсы и русский подвижной состав, тогда как английские рельсы и берлинские локомотивы в десять раз лучше наших и дешевле много. Но еще теперь и у нас стали лучше работать эти предметы, а десять лет назад они были никуда не годны, так что их было опасно употреблять, а правительство требовало известный процент брать с русских заводов,- так с тех пор я и пришла к такому вкусу, чтобы брать хорошее там, где оно уже есть, а не там, где когда-нибудь может быть.

Боже мой, сколько я Вам наговорила, у Вас не хватит терпения все прочитать.

Напишите мне скорее, мой милый, бесценный друг, что в такой-то день Вы приезжаете в Симаки. Господи, как я буду рада!

Ах, было и забыла сказать Вам свою радость. У Саши сын родился 1 июня; имени его еще не знаю. А второе, что на днях Лида приедет сюда, возвращаясь из-за границы.

Насчет Данильченко Вы угадали, милый друг мой, что он приедет только в половине июня. Я очень рада, что великий князь так интересуется Вашими сочинениями. Данильченко написал мне об этом.

К сожалению, соединить сад с Мариенгаем совсем невозможно, потому что между ними лежит деревня, которую некуда убрать, а было бы это, конечно, очень хорошо.

До свидания, мой дорогой, несравненный друг. Всем сердцем горячо Вас любящая

Н. ф.-Мекк.

79. Чайковский - Мекк

1879 г. июня 2-6. Каменка.

2 июня.

Сестра продолжает беспокоить меня. Начала она пить воды и через четыре дня должна была остановиться. Ее начали терзать ужаснейшие мигрени. Оказывается, что вследствие малокровия она не может переносить вод. Больна она постоянно, ежедневно и ежечасно. То печень, то удушье, то мигрень, то боль в боку вследствие болезни, называемой “reins flоttants” [блуждающая почка], то дурнота, нервные припадки и т. д. Бог знает, чем все это кончится! Сюда приехала сестра моего зятя из Крыма и уговорила сестру решиться переехать месяца на два в Крым, в Ялту, где имеется в виду дача. Написали туда, и если дача свободна, то, вероятно, в июле совершится переселение в Крым. С какой охотой я отдал бы ей часть моего здоровья, которое в настоящее время находится, слава богу, в самом цветущем виде. Только бессонницей я немножко страдаю, как всегда летом.

Я получил от брата Анатолия сведения относительно дела о разводе. Поверенный известной особы, тот самый, который посещал его зимой, был у него. Брат говорил ему, что нельзя вести дело с женщиной, которая упорно отказывается понимать, об чем с ней говорят (она написала недавно Анатолию письмо, которое, по совершенно полному отсутствию человеческого смысла, превосходит все прежние ее писания) и сегодня не хочет того, что хотела вчера. Поверенный этот, почему-то скрывающий свое имя и адрес, обещал, что известная особа подчинится всем формальностям и будет говорить и делать по его наущению все, что потребуется. Брат находит этого господина почти столь же тупым и непонимающим, как его доверительница. Они пришли к тому результату, что дело начнется осенью. А покамест он передал просьбу известной особы об увеличении ее пенсии до разрешения дела. Я намерен отказать, ибо не следует потакать ее вымоганьям. Я, разумеется, сделаю со своей стороны все возможное, дабы добиться желанной цели, но почти уверен, что из всего этого опять ничего не выйдет.

4 июня.

От брата Анатолия я получил известие, что, по всей вероятности, он получит отпуск на один месяц с 1 июля. Но это еще не совсем верно. В следующем письме он обещает дать мне положительное сведение. Сестра поедет в Крым 1 августа. Теперь, чтобы составить план распределения времени на лето, мне бы еще очень хотелось узнать наверное, едете ли Вы за границу и если едете, то 1-го ли августа.

С сегодняшнею почтой я посылаю Вам, милый друг мой, напечатанные скрипичные пьесы, посвященные Браилову. Очень может быть, что у Вас их еще нет в печатанном виде. Напечатано весьма изрядно. На этих днях я делал корректуру нашей симфонии,-через два года после ее сочинения! Переложение, сделанное Танеевым, мне очень нравится. Оно нетрудно, т. е. насколько можно переложить нетрудно столь сложную оркестровую вещь. Только первая часть (самая лучшая) покажется Вам, вероятно, не вполне удобоисполнимой, но Танеев не виноват: он сделал все, что мог. Это одно из тех сочинений, которые не поддаются удобной переделке и теряют все свое значение, будучи лишены красот оркестровой звучности. Хотя два раза делал корректуру Танеев и два раза Кашкин, но я все-таки, нашел еще много ошибок. Какое ужасное для меня бедствие, что в Москве и вообще в России нет хороших корректоров! Решительно ни на кого положиться нельзя, а сам я - очень плохой корректор. Это очень грустно! Нет почти ни одной моей вещи. которая не была бы обезображена крупными опечатками. К счастью, нашу сюиту Юргенсон послал гравировать в Лейпциг, где ее и корректировать будут, и можно быть вполне уверенным, что опечаток в ней не будет.

Сейчас только мы приехали из леса. Чудесная вещь лес! Часто вспоминаю я Ваши чудные леса, милый друг мой, и в особенности Людавский, который теперь сделался до такой степени моим фаворитом, что я даже Тартакам изменил!

Среда, 6 июня.

7 часов утра.

Вчера вечером я получил письмо Ваше, полное самых интересных сведений. Бесконечно благодарен Вам за него, дорогой друг! Но, несмотря на наслаждение, испытанное мною при чтении этого письма, мне было немножко неприятно думать, что столь длинным писанием Вы могли утомить себя, следствием чего могло быть нездоровье, головная боль! Утешаю себя надеждой, что, быть может, ничего этого не было.

Не скрою от Вас, что Симак и были причиною совершенно бессонной ночи, проведенной мною сегодня. Дело в том, что я не в состоянии изобразить Вам, до чего мне тяжело было бы отказаться от наслаждения пожить там, а между тем я решительно не могу найти в предстоящих месяцах такой период времени, который я мог бы провести у Вас в гостях, не смущаемый никакими помехами. Вчера же я получил известие от брата Анатолия, что прокурор назначил ему отпуск с 1 июля по 1 августа, следовательно июль я должен пробыть в Каменке, дабы не лишить каменских обитателей сообщества брата, который со своей стороны ни за что не проведет своего короткого отдыха иначе, как со мной. Таким образом оказывается, что всего удобнее мне было бы побывать в Симаках в августе или сентябре, когда Анатолий будет уже в Петербурге, а сестра с семейством-в Крыму. Но в августе Вы, может быть, поедете за границу!

Таким образом, соображая все эти обстоятельства, я тщетно верчусь в этом cercle vicieux [порочном круге], не находя из него удобного выхода.

Я бы мог часть текущего июня месяца посвятить Сумакам, но тут я опять встречаю препятствия. Во-первых, теперь уж поздно, и если предположить, что 15 июня я бы мог выехать, то мне пришлось бы провести в Симаках всего две недели, а этого мало! Во-вторых, в конце июня я собирался съездить в Сумы, Харьк[овской] губернии, где я обещал побывать хотя бы на самый короткий срок и где мне нужно быть, чтобы устроить на предстоящий год того племянника моего зятя, которого в прошлом году мне удалось поместить в Сумскую гимназию и которому приходится остаться там еще на один год. Кроме того, Модест усиленно просит меня побывать в течение лета в деревне, где он живет и откуда ему в нынешний раз нельзя будет вырваться, как в прошлом году. Хотелось бы удовлетворить его желанью, и тоже не знаю, в какое время.