Широкий Дол - Филиппа Грегори

– Вы можете вынуть письмо у него из кармана по дороге, а потом отослать мне, – тихо сказала я. – Я уверена: это письмо очень его расстроит.

Врач согласно кивнул и последовал за Селией к карете.

Джон лежал, вытянувшись на переднем сиденье, по-прежнему опутанный смирительной рубашкой и укрытый дорожным пледом и ковром. На фоне яркого, в красную и синюю клетку, пледа его лицо казалось смертельно бледным, но дыхание было ровным, а его лицо, еще недавно напряженное и страдальческое, теперь выглядело спокойным, как у спящего младенца. Его светлые волосы, ранее стянутые на затылке лентой, во время борьбы с доктором Хилари рассыпались по плечам. На щеках еще виднелись следы слез, но на губах была легкая улыбка. Селия, забравшись в карету, сунула свое письмо ему в карман, для чего ей пришлось немало повозиться со смирительной рубашкой. Это разбудило Джона, и он открыл глаза, как бы подернутые голубоватой дымкой после приема большой дозы наркотика, и невнятно пробормотал:

– Селия…

– Пожалуйста, не разговаривайте с ним, леди Лейси, – твердо попросил ее доктор Роуз. – Не нужно его снова расстраивать.

Селия послушалась. Она молча чмокнула Джона в лоб и вышла из кареты, но осталась стоять у окошка, заглядывая внутрь, и, пока доктор Роуз усаживался рядом со своим могучим коллегой, не отрывала глаз от лица Джона.

Его глаза, по-прежнему открытые, тоже были устремлены на нее, словно она служила для него неким спасительным маяком среди бушующего моря. Наконец его затуманенный взгляд прояснился, и за спиной Селии он разглядел меня, застывшую на ступенях крыльца и прямую, как штырь.

– Селия! – вдруг внятно и настойчиво сказал Джон. – Беатрис хочет заполучить Широкий Дол и передать его Ричарду. – Он говорил не очень разборчиво, но понять его было можно, и я решила прекратить это.

– До свидания, – довольно резко попрощалась я с доктором Роузом и велела вознице: – Трогайте!

Селия быстрым шагом пыталась некоторое время идти вровень с окном кареты, чтобы Джон мог видеть ее бледное от отчаяния лицо.

– Спасайте детей, Селия! – задыхаясь, выкрикнул Джон. – Увозите из Широкого Дола детей!

Затем лошади пошли рысью, колеса кареты громко заскрипели по гравию, и Селия отстала. А Джон уехал.

В тот вечер мы обедали в полном молчании. Весь день Селия проплакала; глаза у нее были красные и опухшие. Гарри, сидя во главе стола, ерзал в своем огромном резном кресле как на иголках. После отъезда Джона Селия все утро прождала мужа на конюшенном дворе и стала умолять его воздержаться от подписания документов, передающих Джона заботам доктора Роуза, и потребовать, чтобы его немедленно вернули домой. К счастью, у Гарри хватило здравомыслия, чтобы отказаться обсуждать с ней эту тему; он заявил, что у меня на Джона куда больше прав, так что мне и судить, как лучше лечить моего мужа. На это Селии возразить было нечего; ее единственными доводами были какие-то смутные впечатления, вызванные испугом, что мне почему-то – она и сама не понимала толком, в чем тут дело, – нельзя доверять, а сама эта история с Джоном кажется ей подозрительной.

Так что за обеденным столом она сидела, потупив покрасневшие глаза, смотрела в тарелку и почти ничего не ела. У меня тоже пропал аппетит. Стул Джона отставили в сторону, к стене, и его место за столом казалось каким-то странно пустым. А в ушах у меня все звучали его испуганные вопли, когда этот доктор-тюремщик бросил его на пол и связал. Эхо насилия, словно взорвавшего нашу светлую, солнечную гостиную, казалось, все еще слышится в доме, словно пронзительные крики Джона разбудили сотни призраков.

Селия отказалась даже посидеть с нами в гостиной после обеда; сказала, что лучше побудет в детской с Джулией. И я с суеверной дрожью вдруг вспомнила, что и Джон искал убежища в детской, словно только дети в этом доме были свободны от греха, от насилия, от ползучего запаха разврата. Впрочем, я заставила себя тепло улыбнуться Селии, поцеловала ее в лоб и пожелала спокойной ночи. Но мне показалось – а может, я это себе просто вообразила? – что Селия вздрогнула и шарахнулась от меня, словно мое прикосновение могло оставить на ней грязный след жестокости, безжалостности. Однако я была уверена, что она, как и моя мать, даже ухватившись за конец нити, так и не сумеет добраться по ней до сердца темного лабиринта.

В итоге мы с Гарри остались в гостиной вдвоем, и когда нам подали чай, именно мне пришлось его разливать и класть в чашку Гарри столько сахару, сколько он любит. Когда он напился чаю и умял целое блюдо птифуров, я, вытянув ноги в атласных туфельках и пристроив их на бронзовую решетку камина, непринужденным тоном спросила:

– Гарри, ты уже подписал и отправил документы для доктора Роуза?

– Да, я их подписал, – сказал он, – и положил тебе на письменный стол. Но то, что рассказала мне Селия об этом докторе Роузе, заботам которого поручен Джон, заставило меня задуматься, правильно ли мы поступаем.

– Да, сцена была ужасно тяжелая, – с готовностью подтвердила я. – Джон вел себя как настоящий сумасшедший. Если бы оба эти врача не действовали так быстро и решительно, то просто не знаю, чем бы все это кончилось. Селия думает, что ей удастся держать Джона под контролем и избавить его от привычки к алкоголю, но то, как он вел себя сегодня, доказывает, что она имеет на него крайне малое влияние. Прошло уже почти две недели с тех пор, как она стала предпринимать эти свои попытки, и все же почти каждый вечер он напивался. Между прочим, он и на Селию сегодня набросился – обвинил ее в предательстве. Нет, Гарри, самим нам с ним не справиться. Он уже наполовину обезумел от пьянства.

На круглом лице Гарри отразилось беспокойство.

– Об этом Селия мне не рассказывала, – пожаловался он. – Она говорила только о том, что эти врачи вроде бы слишком грубо и жестоко обращались с Джоном, а также сказала, что ее пугает эта идея с опекой. Ее, похоже, весьма беспокоит, что будет с состоянием Джона – вернее, с его долей в семейном капитале.

– Это на нее так подействовали дурацкие выкрики Джона, – спокойно сказала я. – Я же говорю, сцена действительно была очень неприятная. Но наша милая Селия совершенно не разбирается в подобных вопросах. Нет никаких сомнений, что лечебница доктора Роуза – самое лучшее место для Джона; за ним, безусловно, нужен глаз да глаз, а там за больными установлено строгое наблюдение; никто из них не может оттуда сбежать и купить спиртное или наркотик. Нам бы давно следовало понять: дома перекрыть Джону доступ к вину невозможно! Селия целых две недели держала наши подвалы запертыми, и все же он постоянно где-то доставал выпивку.