История русского романа. Том 1 - Коллектив авторов

Конфликт между «отцами» и «детьми» изображен Тургеневым в двух различных аспектах. Либеральный барич Аркадий Кирсанов, несмотря на дружбу с Базаровым и бравады по адресу дяди, закончив свои «годы учения», легко отделывается от прежних увлечений и находит общий язык со старшим поколением Кирсановых. Иначе складываются отношения в семье Базаровых. Старики Базаровы — превосходные люди. Но они принадлежат к поколению разночинцев, выросшему при крепостном праве, и далеки от умственных стремлений молодежи 60–х годов. Горячо любя своего сына, они не могут его понять, а сам он, отвечая им такой же любовью, не может найти для себя места в родительском доме. Конфликт между Базаровым и его родителями обрисован романистом как подлинно трагическое, исторически закономерное и неизбежное столкновение двух поколений в переходную эпоху.

Как уже отмечено выше, в «Отцах и детях» принципиально изменилось соотношение героя и героини в интимной, любовно — психологической коллизии. В «Рудине» и «Дворянском гнезде» героиня по своему нравственному облику, по силе и цельности характера стояла выше рефлектирующего, колеблющегося и надломленного дворянского героя. В «Отцах и детях» любовная коллизия сохранила свое значение как форма нравственного испытания героя, но содержание ее стало иным. Характерно уже то, что в отношениях между Базаровым и Одинцовой отступает в решающую минуту не герой, а героиня. Правда, для самого Базарова пережитое им испытание также становится серьезным жизненным экзаменом. Под влиянием незнакомого ему прежде чувства любви в герое — разночинце начинается переоценка ценностей, и многое из того, что раньше безоговорочно им отвергалось, предстает перед ним теперь в ином, новом свете. Но эта мучительная и даже трагическая переоценка ценностей не лишает фигуры Базарова ее обаяния, — наоборот, она по — новому подчеркивает превосходство героя над скучающей среди своего аристократического дома, умной и красивой, но больше всего ценящей покой и окружающие ее жизненные удобства героиней. Так самый трагический исход любовной коллизии романа служит для романиста средством показать масштабность фигуры своего главного героя, в котором многое смущало Тургенева как писателя, близкого к либеральному общественному лагерю 60–х годов, казалось ему загадочным и неприемлемым, но который в то же время импонировал ему своей трагической суровостью, неспокойным «бунтующим» сердцем (370), решительным складом характера, цельностью и последовательностью своего отношения к действительности, готовностью пожертвовать жизнью за свои убеждения.

Ограничение сценической площадки романа имениями Кирсановых, Одинцовой и стариков Базаровых имело и свою слабую сторону, так как не позволяло автору показать своего героя в действии, изобразить его борющимся на более широкой общественной арене. Тем не менее Тургенев устами Аркадия все же сумел намекнуть на то, что истинное призвание Базарова лежит не в сфере науки, но в области практической, общественно — революционной деятельности. Противопоставив Базарова Аркадию и старшим Кирсановым, Тургенев столь же резко отделил его от Кукшиной, Ситникова и других, подобных им представителей молодого поколения, для которых все то, что для Базарова является делом страсти и горячего убеждения, становится простым предметом моды и пошлого подражания. В том, что Базарова в романе окружают, с одной стороны, открытые враги, с другой — ложные друзья, в то время как народ, из которого вышел Базаров и положением которого занята его мысль, хотя и сознает отличие тургеневского героя от других «бар», не понимает его мыслей и чувств, коренится одна из главных причин трагической судьбы Базарова. Другую причину ее Тургенев усматривает в характере философского мировоззрения Базарова, которое остается неприемлемым для романиста, не сумевшего почувствовать принципиальной грани, отделявшей материализм Чернышевского, Добролюбова и других передовых умов 60–х годов от вульгарного материализма иного, естественнонаучного, «писаревского» склада.

2

Проблема нового русского положительного деятеля решается в романе «Отцы и дети» в сюжетных рамках противопоставления двух поколений. «Еще в 1856 году, — писал Б. М. Эйхенбаум, — появилась повесть Л. Толстого „Два гусара“, бывшая своеобразным отражением темы о двух поколениях».[717] Интересно отметить, что в первоначальном варианте повесть имела характерное название «Отец и сын», впоследствии замененное по совету Некрасова.[718] Толстой разрабатывает, однако, названную тему лишь в морально — этическом плане, отдавая притом явное предпочтение старшему из своих героев. Совсем иная картина получилась в романе Тургенева. В основу расхождений между «отцами» и «детьми» здесь полагаются не столько морально — этические, сколько социальные, общественно — политические и мировоззренческие проблемы. Тема о двух поколениях, предопределяющая сюжет романа, в основном подсказана Тургеневу не традициями художественной литературы, а самой жизнью, и прежде всего той ожесточенной идеологической борьбой между либералами и демократами, которая велась в период подготовки и проведения крестьянской реформы и нашла такое широкое отражение в критике и публицистике. Вопрос о двух поколениях, т. е. о людях 40–х и 60–х годов, получил особую значимость в этой борьбе, так как был тесно связан с различными представлениями враждующих сторон о путях отмены крепо стного права: либералы ждали реформ свыше, демократы, надеясь на крестьянскую революцию, стремились подготовить и ускорить ее приход. В этих условиях та или иная оценка двух поколений зависела от ответа на вопрос, какая общественная сила в состоянии возглавить освободительное движение в России на новом историческом этапе.

Отрицательное отношение революционной демократии к «лишним людям» определилось не сразу. В 1856 году Чернышевский еще признавал заслуги людей этого типа, хотя уже и тогда относил их к прошлому. «Быть может, многие из нас, — писал он в рецензии на стихотворения Н. П. Огарева, — приготовлены теперь к тому, чтобы слышать другие речи, в которых слабее отзывалось бы мученье внутренней борьбы, в которых раньше и всевластнее являлся бы новый дух, изгоняющий Мефистофеля, — речи человека, который становится во главе исторического движения с свежими силами…».[719] «Время его (Рудина, — А. Б.) прошло», — констатировал Чернышевский,[720] и уже назрела необходимость видеть и слышать его преемников, которым не знаком разлад между словом и делом.

В этот период Чернышевский еще не обращал особого внимания и на существенные различия в мировоззрении людей 40–х годов. Все они характеризовались им как люди, близкие к кругу Белинского, как его идейные друзья, соратники или ученики. Но с 1858 года эти различия подчеркиваются Чернышевским очень резко. Статью «Русский человек на rendez‑vous» (1858), посвященную разбору тургеневской повести «Ася», Чернышевский начинает с заявления, что «все лица повести — люди из лучших между нами, очень образованные, чрезвычайно гуманные, проникнутые благороднейшим образом мыслей».[721] И здесь же критик настаивает на том, что подобная оценка этих лиц — лишь предубеждение, воспитанное традицией, что главный герой повести, «наш Ромео», при проверке оказывается «дряннее отъявленного негодяя».[722] Делая широкие, обобщающие выводы из анализа пассивного поведения тургеневского героя в любовной интриге, в которой «наш Ромео» позорным образом пасует, Чернышевский стремится доказать, что деятельность всех «лучших людей» русского дворянства сводится, в сущности, к трусливому отступлению перед обстоятельствами. Всего два года прошло с тех пор, как Чернышевский называл Рудиных и Бельтовых «своими учителями»;[723] теперь же он резко и решительно приравнивает их к «нашему Ромео». Такая крутая перемена в отношении Чернышевского к людям 40–х годов была продиктована суровым сознанием необходимости очень активного и притом безотлагательного вмешательства в общественную жизнь. Дело в том, что именно в 1858 году для революционной демократии стала вполне очевидной грабительская сущность подготовлявшейся крестьянской реформы. Нужно было помешать решению крестьянского вопроса в интересах господствующего класса. Но у людей 40–х годов, в целом одобрявших начинания правительства, эта идея не могла встретить сочувствия. Мало того, продолжая пользоваться большим влиянием в обществе, они тем самым мешали ее распространению. По этой причине обсуждение проблемы о новых и «лишних людях», начатое революционной демократией в сравнительно спокойном тоне, вскоре приобретает непримиримый характер, превращаясь в открытое разоблачение либерализма и призыв к борьбе с ним. «Всё сильней и сильней развивается в нас мысль, — писал Чернышевский, — что это мнение о нем (о «Ромео», как о «лучшем между нами», — А. Б.) — пустая мечта, мы чувствуем, что не долго уже останется нам находиться под ее влиянием; что есть люди лучше его…».[724]