Она. Аэша. Ледяные боги. Дитя бури. Нада - Генри Хаггард

— Слушай, приятель, — сказал я парню, преподносившему мне все эти небылицы, — ступай к Тшозе в могилу и скажи ему, чтобы он немедленно вышел оттуда живым. Иначе Макумазан поступит с его скотом так же, как Тшоза некогда со скотом Бангу.

Пораженный необычностью моих слов, парень повиновался, и вскоре при бледном свете выплывшей из-за туч луны я увидел маленького сморщенного старичка, бежавшего ко мне.

— Макумазан! — воскликнул он. — Неужели это ты? Войди, добро пожаловать!

Я вошел. За сытным ужином, которым он меня угостил, мы вспомнили былые времена.

— А где же Садуко? — спросил я, зажигая трубку.

— Садуко? — переспросил он и лицо его изменилось. — Он здесь. Ты знаешь, я ушел вместе с ним из страны зулусов. Зачем? По правде говоря, после той роли, которую мы сыграли в битве при Индондакузуке — против моей воли, Макумазан, — я подумал, что безопаснее будет покинуть страну, где предателям нечего рассчитывать найти друзей.

— Правильно! — сказал я. — А где же все-таки Садуко?

— Я тебе не сказал? Он в соседней хижине. Умирает.

— Умирает?! От чего, Тшоза?

— Не знаю, — ответил он таинственно, — я думаю, его околдовали. Уже больше года, как он почти ничего не ест и не переносит темноты. В сущности, с тех пор, как он оставил страну зулусов, он все время странный.

Тут я вспомнил сказанное Зикали пять лет тому назад, что Садуко лишился рассудка.

— Он много думает об Умбелази, Тшоза? — спросил я.

— О Макумазан, он не думает ни о чем другом. Дух Умбелази не покидает его ни днем, ни ночью.

— Могу я видеть Садуко? — спросил я.

— Не знаю, Макумазан. Я пойду спрошу Нэнди. Если можно его видеть, то нельзя терять времени. — И он вышел из хижины.

Минут через десять он вернулся с Нэнди, такой же спокойной и сдержанной, какой я ее всегда знал, только от забот она выглядела старше своих лет.

— Привет тебе, Макумазан, — сказала она. — Я рада видеть тебя, но странно, очень странно, что ты пришел именно сегодня. Садуко покидает нас… Он отправляется в свой последний путь, Макумазан.

Я ответил с грустью, что уже слышал об этом, и поинтересовался, захочет ли он меня видеть.

— Да, Макумазан. Он будет рад. Но только приготовься к тому, что ты найдешь Садуко совсем не таким, каким ты его знал. Иди за мной.

Мы вышли из хижины, прошли через двор и вошли в другую большую хижину, освещенную европейской лампой. Яркий огонь пылал в очаге, в хижине было светло, как днем. У стены на циновке лежал человек. Он закрывал глаза рукой и стонал.

— Прогоните его отсюда! Прогоните его! Неужели он не может дать мне спокойно умереть?

— Ты хочешь прогнать своего старого друга Маку мазана, Садуко? — мягко спросила Нэнди. — Макумазана, который пришел навестить тебя?

Он присел, одеяло спало с него. Да, это был просто живой скелет! О! Где же тот гибкий, красивый предводитель, которого я знавал прежде? Губы его вздрагивали, глаза были полны ужаса.

— Это действительно ты, Макумазан? — спросил он слабым голосом. — Подойди ко мне как можно ближе, чтобы он не мог встать между нами, — и он протянул свою костлявую руку.

Я взял руку, холодную, как лед.

— Да, да, это я, Садуко, — заверил я веселым тоном, — и между нами никто не стоит; здесь только твоя жена Нэнди и я.

— О нет, Макумазан, здесь в хижине есть еще один, кого ты не видишь. Вот он стоит, — и он указал на очаг. — Смотри. Он пронзен копьем, и перо его лежит на земле.

— Кто пронзен, Садуко?

— Кто? Разве ты не знаешь? Королевич Умбелази, которого я предал ради Мамины.

— Ты говоришь пустые слова, Садуко, — сказал я. — Много лет тому назад я видел, как умер Умбелази.

— Нет, нет! Ты разве не помнишь его последние слова: «До самой твоей смерти я не дам тебе покоя!» И с этого часа я не имел покоя.

Он снова закрыл глаза рукой и застонал.

— Он сумасшедший! — прошептал я Нэнди.

— Пусть ярче горит огонь, — снова заговорил Садуко. — Я не так ясно вижу его, когда светло. О Макумазан, он смотрит на тебя и шепчет что-то. Кому он шепчет? Я вижу. Это Мамина. Она тоже смотрит на тебя и улыбается… Они разговаривают… Молчи. Я хочу послушать.

Вид сумасшедшего Садуко угнетал меня, и я хотел выйти, но Нэнди не пустила меня.

— Останься со мной до конца, — прошептала она.

Садуко продолжал бредить.

— Какую ловкую яму ты вырыл для Бангу, Макумазан. Но ты не взял свою долю скота. Вот почему кровь амакобов не пала на твою голову… Ах, как сражались они при Индондакузуки. Ты был с ними, Макумазан. Но почему меня не было радом с тобой? Мы, как вихрь, смели бы тогда узуту… Почему меня не было?.. Ах да, я помню… из-за Дочери бури. Она изменила мне ради Умбелази, а я изменил Умбелази ради нее… Ах, и все напрасно, все равно Мамина ненавидит меня. Я читаю это в ее глазах. Она смеется надо мной и ненавидит меня еще больше, чем при жизни… Но что она говорит?.. Она говорит, что это не ее вина… Она любит… Любит…

Удивление отразилось на его измученном лице. Он раскинул руки и простонал слабеющим голосом:

— Все… Все было напрасно… О Мамина! Ма-ми-на! Мамина! — и он замертво упал на циновку.

— Садуко ушел от нас, — сказала Нэнди, натягивая одеяло на его лицо. — Но мне интересно знать, — добавила она с легким истеричным смехом, — кого могла полюбить Мамина?.. Бессердечная Мамина…

Я ничего не ответил. Может, потому, что услышал странный звук где-то наверху, над хижиной. Что он напоминал мне? Ах, да. Смех Зикали, «Того, кому не следовало бы родиться».

Несомненно, что это была лишь какая-то ночная птица. Или, быть может, это смеялась гиена. Гиена, почуявшая покойника…

Нада

Введение

Несколько лет тому назад, за год до зулусской войны, один европеец путешествовал по Наталю. Имя его мы не называем, так как оно не играет никакой роли в этой истории.

Путник вез с собою в Преторию два фургона с товаром. Из-за холодной погоды травы было очень мало, что затрудняло прокорм волов и усложняло путешествие. Европейца соблазняла, однако, высокая стоимость его транспорта в это время года, которая могла бы вознаградить его за возможную потерю скота. Он храбро продвигался вперед. Все шло хорошо до маленького города Тангера на берегах реки Дугузы, где находился крааль Чаки, первого царя зулусов, приходящегося дядей Сегивайо.

В первую же ночь после отбытия европейца из Тангера погода значительно испортилась, густые серые облака заволокли небо и скрыли звезды. «Если бы я находился не в Натале, то сказал бы, что надвигается снежная буря, — подумал он про себя. — Я часто видел такое небо в Шотландии, оно всегда предвещало снег!»