Обсидиановый нож - Александр Мирер

Тогда уже у раджанов были Воспитатели. Применительно к их нуждам мозг приспособили для изучения речи в первые пять лет жизни. Колька видел, как детишки бегали в воспиталищах, смотрел на умные, спокойные лица учителей и думал, что иначе не может быть, лучшие из лучших должны воспитывать — самые умные, самые добрые, самые ученые и понимающие. Как получилось, что все повернулось вспять, и мы доверяем пьянице, малограмотному, суеверному, садисту, мещанину, стяжателю воспитывать надежду свою — новое поколение?! Дети их — и наши дети тоже, но все мы молчим, смотрим, — думал Колька, будто мог вернуться домой и что-то исправить…

Экономист подсчитает и докажет, что никаких средств не хватит содержать воспитателя на трех детишек. Военный не подпустит добрых людей к воспитанию — ему нужны солдаты. Социолог печально усмехнется: где вы наберете миллионы воспитателей не пьяниц, не мещан, заведомо не садистов, наверняка добрых, умных и образованных? Это еще в абстрактном разговоре, о чужих детях. Но коснись дело своих… Каждый отец и каждая мать телом своим загородит детей. Пусть они даже согласятся, что не умеют воспитывать — что из этого? И мы живем не хуже людей, и дети будут жить, как мы! Где же это видано — родных, кровных отбирать от родителей?

Надо ждать. Работать терпеливо, шаг за шагом, поколение за поколением. Пока человечество на станет образованней, разумней, богаче. Надо ждать терпеливо, думал Николай Карпов, как будто он оставался в прежней жизни и мог что-то, хоть самую малость сделать для нее. Он стал слезлив. Из-под закрытых век слезы выбивались и падали на грудь, пока Нарана показывала ему будущее Равновесия. И он смотрел.

…Шестьдесят лет спустя Равновесие не изменилось — по виду. Работали услужающие животные, плодоносили деревья. Строители возводили дома, прокладывали оросительные системы. Ничто не ускользало от Управляющих Равновесием, и, как прежде, Нараны давали им исчерпывающие рекомендации. Но их стало больше, много больше, чем прежде, Управляющих. Где прежде была дюжина, теперь работало две. А на Границах было втрое больше Охотников, чем прежде.

Неизбежно! То, что животные Равновесия требовали больше внимания, чем до Звезды; и то, что Границы, необходимое благо, стали злом. Неизбежно, постепенно оставалось все меньше Врачей, Воспитателей, Художников, и развитие остановилось и двинулось вспять. Постепенно, в нарастающем темпе цепной реакции. Больше Управляющих — но каждый из них подготовлен плохо, потому что на Воспитателей приходится по тридцать детей. Пищи пока хватает, но люди стали слабее, болеют чаще — мало Врачей. И наконец лавина обрушивается — пищи мало, и общество не может содержать врачей, воспитателей, художников, певцов, строителей… Каждый сам добывает себе еду, только добывает, только на сегодня, уже не заботясь о будущем. Скудеют леса Равновесия, стремительно скудеют, и пищи становится все меньше. Совсем мало…

Когда Ахука потрогал Кольку за плечо, тот видел первобытные стойбища, населенные Головастыми, потомками раджанов.

Хомо сапиенс. Царь природы. Он все начинал заново, кроме искусства — бедный царь природы. Он снова делал каменные орудия, вновь охотился для еды. Все пошло от истоков, все, кроме мозга. У него теперь был могучий мозг, плод многих поколений Равновесия, — но царь природы не знал, что ему делать с этим мозгом. Машина должна работать — и мозг работал, насколько удавалось. Но еды не хватало, и цель воспитания была утрачена, и погибли науки — пища мозга, его цель, назначение. Он нашел себе другую пищу. Никто теперь не учил ребенка мыслить. Поэтому взрослые создавали мифы — мнимые миры, в которых мозг действовал, сопоставляя мнимые причины с реальными следствиями…

— Когда это будет? — спросил Колька.

— Это будет, — ответила Нарана в тот момент, когда он открыл глаза.

Он увидел Ахуку. Вспомнил, что Ахуке не открыто будущее.

Будущему не изменить прошлого. Нарана не хочет обессиливать Наблюдающего Небо излишним знанием. Она права. Если все так, если за Равновесием грянут Атилла, Чингиз-хан, Кортес — все трое хомо сапиенс… И Адольф Гитлер — тоже хомо сапиенс. Если все так… Тогда необходимо использовать каждый и любой шанс. «Поворот Ахуки» — один из шансов. Николай Карпов ничего не скажет Наблюдающему Небо.

С этим решением он поднялся на поверхность. Там светило солнце, и Ахука не спрашивал ни о чем. Он посмотрел на солнце, вздохнул, и стало ясно, что Ахука и сам знает все. Не хуже, чем пришелец, и уже давно. Задолго до поворота, названного его именем.

Глава 11

Кузнец Гийкхаг строил крылья. Об был сыном изгнанницы и был зачат в джунглях. Врачи не определили его развития, как это делается обычно — по просьбе матери и совету Нараны. Гийкхаг развивался замедленно, поздно получил раздвоение, поздно получил профессию. В строгом порядке Равновесия такие люди встречались реже, чем белые обезьяны. Многие чуждались его — и как Кузнеца, и как сына изгнанницы. Смутно подозревалось, что он был зачат от малоголового. Но Ахука любил его, и не за одну лишь мечту — летать без Птиц. Однажды вечером Ахука попробовал объяснить Кольке и Дхарме, почему он носится с Гийкхагом:

— Пойми, Адвеста… Ты поймешь. Гийкхаг три с половиной года от рождения был по ту сторону от Границы. Вне воспиталища. Ничем другим он не отличается от прочих, и зря болтают, что он сын малоголового.

Дхарма усмехнулась:

— Ни один Врач этому не поверит.

— Ты сказала, Дхарма. И я говорю: пусть мать Гийкхага не принимала бахуша. Из-за этого он не перестал быть Головастым, и ничего не потерял, кроме способностей к одной группе профессий. Взамен он получил свободу выбора. Понимаешь? Дхарма и я кроме своей работы годимся только в Охотники. Оба мы не станем Певцами. Никогда. Наши матери пожелали, чтобы мы стали Учеными. А Гийкхаг мог воспитаться и Певцом, и Ученым, его мать не принимала бахуша, — терпеливо обьяснял Ахука. — Он может стать и Певцом, и Управляющим Равновесием.

— Плохим Певцом.

— Худшим Певцом, чем Паа, и Врачом, худшим, чем ты, Дхарма, но заметь себе: его стремления с младенчества были разнообразными. И тебе, и мне не удалось позавидовать птичьему полету, а Гийкхаг строит крылья.

— Мы знаем с младенчества, что будем летать на Птицах. Но я, — щелкнула себя по животу Дхарма, — я буду принимать бахуш, что бы ты ни говорил…

Разговор запомнился Кольке по циничному — как ему показалось — жесту Дхармы. Но, опять-таки, все относительно, и не стоило судить о здешней морали. Странно, очень странно стало жить после разговора с Нараной. Жизнь среди предков — неплохо, а? Если будет ребенок, его сын или дочь, то он же будет и его прародителем. Безумная кольцовка, о которой любопытно подумать вчуже, полеживая с сигаретой на диване.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});