Обсидиановый нож - Александр Мирер

«Не бойся. Мыслящее животное — что страшного…» Он, в общем-то, и не боялся, старался все заметить. Вот шевельнулся низ шара, и в желобе зашелестел кисель. «Здорово! Мышление заменяет ей действие, начала думать и начала есть».

Нарана ответила незнакомым звукосочетанием.

— Не понял я тебя…

— Ты будешь видеть, — пропело Ухо. — Закрой глаза. Освободи мышцы. Освободи. Голову опусти, освободи мышцы. Пальцы разогни. Дыши спокойно.

Он увидел. Как бы внутри его глаз побежали маленькие цветные фигурки, куколки. Он попробовал разглядеть их — они замедлили движение и приблизились. Малоголовые! Он узнал среди них вчерашнюю пару.

— Ты будешь видеть, — пропело извне. — Будешь видеть мое знание и свое знание как общее…

Малоголовые работали, вскрикивали, когда острые брызги кремня вонзались в кожу. Отбрасывали каменный желвак и находили его, будто он новый, не тот, что ранит кожу. Дымил крошечный костерок. Вчерашняя женщина сидела у огня и прижимала к груди крошечного детеныша, голого и безволосого…

— Как ты делаешь это? — спросил Колька.

Изображение подрагивало, плавая под закрытыми веками, и вдруг свернулось в радужный комок и ушло в сторону.

— Освободи мышцы. Опусти голову. Смотри. Это — прошлое.

— Спрашивал я о будущем, Великая…

— Кто же думает о будущем, не поняв прошлого? — насмешливо спросил голос извне. — Смотри!

Цветной комок вплыл под веки. Развернулся. Теперь Колька был не зрителем, а невидимым участником действия, соглядатаем. Он проходил по закоулкам пещер и по охотничьим тропинкам. Он видел, как малоголовые охотятся, убивают, вскапывают коренья, умирают, делают орудия, любятся, родят детенышей, умирают, убивают, выскабливают шкуры, выкусывают насекомых друг у друга, сражаются, умирают. Они жили так недолго и умирали так часто, что Колька устал смотреть на это. И они совсем не изменяли ничего. У них остановившееся время, как у акул, думал Колька. У акул, которые не изменились за триста миллионов лет, лишь стали помельче. Он положил рядом два каменных рубила, разделенных неимоверно длительным временем, и увидел, что они одинаковы. Пожалуй, позднее было грубее раннего, оно воспроизводило предшественника условно, с худшей отделкой.

Голос извне молчал. Колька сам понял, что эти малоголовые относятся к тупиковой, неразвивающейся ветви. Тогда он пошел искать другую ветвь и нашел. Эти малоголовые тоже охотились, искали насекомых и умирали столь же часто, но рядом с их пещерами или древесными хижинами всегда были животные. Буйволы, козы, собаки. Они приносили своих детенышей рядом с малоголовыми самками, и к этим детенышам нельзя было относиться так же, как к каменным топорам или рубилам. Животные всегда были разными, они рождались разными и непрерывно изменялись, потому что бодливый теленок первым шел в пищу, а чересчур свирепого пса убивали без колебаний.

Эти малоголовые поначалу боялись новшеств ничуть не меньше, чем те, бесперспективные. Кто-то и когда-то завел обычай, приручив первого буйвола и первую собаку. Обычай сохранился неизменным. Обрастал бессмысленными ритуалами. Но живые орудия нельзя было воспроизвести с такой же точностью, как каменные. Они всегда получались разными — телята, козлята, щенки. Они все больше отличались от диких, от первоначального образца, только их хозяева не замечали этого.

— Вот дело, — проговорил Колька. — Почему-то одни замечали самое ничтожное отклонение в форме рубила, а вторые ничего не замечали в животных?

Он опять услышал, как усмехнулась Нарана, и там, вовне, покраснел. Он был разделен. Один стоял, невидимый, рядом с малоголовым скотоводом и внимательно наблюдал за его действиями: скотовод приседал и приплясывал, описывая кольца и восьмерки вокруг буйволицы с новорожденным теленком. Второй Николай Карпов чувствовал себя сидящим перед Ухом Памяти. И ему объясняла Память, что каменные орудия воспроизводимы, так как за короткую свою жизнь малоголовый успевал сделать не одно орудие и научить этому следующее поколение. Нужен месяц, чтобы сделать топор, и два года, чтобы вырастить буйвола. Кроме того, рубило, топор или скребок, будучи изготовленными, дальше почти не изменяются. Но главное то, что орудия имеют немного отличительных, легко запоминающихся признаков, а животные имеют тысячи разных черт, и уследить за всеми невозможно. Малоголовые занимались искусственным отбором, воображая, что препятствуют любым изменениям…

— Хорошо, — сказал Колька. — От скотоводов произошли раджаны, но мы, «железные люди», произошли от «каменных людей»? Почему же мы стали Головастыми? Ведь наши предки сопротивлялись, как ты говоришь, всем новшествам — они должны были остаться малоголовыми…

Он вовсе этого и не говорил. Он молчал и думал. Нарана тоже молчала — изображения погасли. Было хорошо — сидеть, молчать и знать, что она слышит его мысли. Тяжело дышал Ахука, от Немого Уха доносился неясный шум — возня, повизгивание животных, отрывистые слова: «Пищу… больше… крысу в этот мешок…»

— Будущему не изменить прошлого, — сказала Нарана.

Колька, словно разбуженный, вскрикнул: «Что, что?»

— Будущее раджанов — ваше прошлое, — сказала Нарана. — Поэтому вы отличаетесь от раджанов лишь цветом кожи.

Он уже знал: Великая Память права; давно знал, ему казалось — миллион лет. Было удивительно, что он раньше не осмеливался обдумать все это и понять: наша цивилизация возникла на останках такой вот, биологической, цивилизации. На ее костях. Они обречены, и он помочь не в состоянии — станочками, ружьями, теоретической механикой… Будущему не изменить прошлого.

Теперь ему показывали историю раджанов от Скотовода, которого звали Брамой. Он смотрел внимательно, с тянущей тоской, и думал, что Кузнец Гийкхаг строит крылья. Вслушайся, вслушайся: Гийкхаг — Икар. Вот они, санскритские корни в языке, птицы Рокх, поклонение священным коровам… Все сошлось. Даже то, что никаких следов от Равновесия не останется. Домов и храмов не строят, покойников сжигают, бронзы и золота почти не делают…

Он уже знал будущее. Теперь ему оставалось узнать — как долго, по мнению Нараны, протянется агония Равновесия. Ведь это будет и ее агония. А Нарана невозмутимо разворачивала перед ним историю. Он видел в движущихся картинках, как Брама и его потомки выращивали первую Нарану, и как впервые употребили бахуш для совершенствования мозга. Женщина бьется и кричит — зубы подпилены и выкрашены красным, — а жрецы Безногого держат ее, заставляя проглотить бахуш. Он видел многое, и страшное, и смешное временами. Видел подростков, превосходящих по разуму зрелых мужчин. Видел, как у Головастых впервые пошли дети, не знающие от рождения ни одного слова, даже слова «мама». Мма-мма. Они даже этого слова не знали, и матери уходили с ними в лес, чтобы скрыть свою беду от сородичей, и — если им удавалось выжить — возвращались счастливыми и с гордостью вручали детишек Воспитателям. Ибо бессловесные от рождения научались словам много быстрее и лучше, чем дети с врожденной речью.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});