Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов

Митька. Как ему-то, подлецу, мозги выправить? Этого Захар долгое время не знал. И только вот в последние дни, когда заговорили по деревне во весь голос об отношениях Фрола с Клашкой, у Захара неожиданно мелькнуло: а ведь можно, однако, попытаться помочь всем разом — и Зинке с Митькой, и Клавдии с Фролом. А главную помощь всем, а прежде всего самому себе, окажет… Фрол!

Кошевка остановилась уже возле колхозной конторы. Большаков очнулся, услышав:

— Заснул, что ли? — Фрол Курганов стоял, покуривая, у крыльца.

— А-а, рыцарь… — вскинул на него глаза Захар. — Легок на помине. Здравствуй.

— Кто-кто?! — На приветствие он не ответил.

— Эй, мужики! — крикнул Большаков толкущимся на улице ребятам. — Отведите лошадь на конный двор.

— Сам отведу… — Фрол взялся было за вожжи.

Но Захар тихонько отстранил Курганова.

— Зайдем в контору. Дело есть.

В кошевку навалилась куча галдящих ребятишек. Большаков поднялся на крыльцо конторы. Курганов остался стоять на снегу. И Захар не был уверен, пойдет ли Фрол следом за ним.

Председатель разделся, похлопал руками теплые бока печки, сел за свой стол. Фрола не было.

Его не было еще минут десять. Потом дверь кабинета осторожно приоткрылась.

Не снимая шапки, Курганов присел возле стены.

— Пришел все-таки? — спросил Захар. — Долго же насмеливался!

— Я просто ждал, не взревешь ли: какого черта, мол, артачишься, приказания начальства не выполняешь.

— Ты смотри, ядовитый какой, — усмехнулся Захар. — Ну взревел бы, тогда что?

— Тогда три года ждал бы меня…

— Ну да, сидел бы и безотрывно в окно смотрел: не идет ли Фрол Петрович Курганов?

— Вон как? — промолвил Фрол. — Жальце тоже умеешь показывать.

— Да уж такого длинного, как у тебя, во всем районе ни у кого нет. Ты ужалишь — так на всю жизнь…

Фрол понял, что Захар говорит о Стешке, опустил голову.

— Больно кусает пчела, верно. А ты знаешь… что, раз ужалив, она сама подыхает?

Захар долго глядел на Фрола. Глядел и знал, что Курганов чувствует его взгляд, понимая, что Фролу тяжело сейчас поднять голову и он, видимо, не поднимет ее, пока он, Захар, будет на него смотреть. Видно, именно таких взглядов боится Фрол, защищается от них едкими, иногда очень больными насмешками, именно поэтому никогда не остается с ним наедине. Еще удивительно, как сейчас зашел в контору.

— Эх, Фрол, Фрол! — промолвил Захар. — Сними шапку-то хоть. В конторе тепло.

— Чего ты из меня… жилы мотаешь? — в два приема выдавил из себя Фрол. — Чего?! Раздави уж лучше сразу как-нибудь, чем так-то! Не чувствую, что ли…

— Сними, говорю, шапку, жарко тут. И разденься.

— Еще издеваешься?! Еще…

Щеки Курганова побагровели. Сейчас встанет, подумал Захар, плеснет, как всегда, ведро помоев в лицо и хлопнет дверью. И верно, Фрол начал подниматься.

— Раздавливать — это твоя специальность, — жестко сказал Захар.

— Заха-ар!

В голосе Фрола, к удивлению Большакова, была безнадежная просьба, даже отчаянная мольба. Однако Захар никак не реагировал на его крик.

Подождав немного, Фрол заговорил тихим голосом, опускаясь на прежнее место:

— Выдыхаюсь, видимо, в самом деле я. Теперь давить твоя очередь подходит… — Однако тут же встрепенулся, ощетинился по-прежнему. — Но… что ж, давай. Поглядим еще, чего выдавишь! Поглядим… — И, передохнув, прибавил зловеще: — Только остерегайся! Как бы я, подыхая, не звезданул тебя намертво. Как бы…

С лица Курганова лил пот.

— Знаешь что? Передохни-ка малость и приди в себя, — сказал Захар, вылез из-за стола, подошел к двери, приоткрыл ее и крикнул: — Зиновий Маркович!

Минут пятнадцать, не обращая внимания на Курганова, Большаков говорил со старым бухгалтером об оплате запасных частей для тракторов и комбайнов, об установлении денежных премий на снегозадержании, об очередной выплате колхозникам денег на трудодни. Затем долго толковали о расходах по культурно-просветительной части.

— В Ручьевку куплен аккордеон, в третью бригаду — чуть не целый струнный оркестр, для клуба четвертой — дюжина портретов и картина… Эта, с медведями, — перечислял Зиновий Маркович, загибая пальцы. — Для библиотеки только в нынешнем месяце книг закуплено — страшно подумать! — на пятьсот рублей. На пятьсот! Или на пять тысяч на старые деньги. Все, больше не дам! Ни на книги, ни на пианино.

— Какое еще пианино? — спросил Захар.

— Он не знает! — воскликнул Зиновий Маркович. — Да Шатрова Ирина мне уж с самого Нового года проходу не дает — пианино да пианино… Для клуба. Уже подсчитала, к твоему сведению, сколько мы нынче истратили на книги, спортинвентарь, гармошки-балалайки. Старательно считала. Как раз, говорит, остается на пианино. А я говорю: «Разве только на цветочные семена рубля четыре найду…»

О пианино Захар действительно слышал впервые. Значит, Ирина вела пока разведку на дальних подступах, скоро надо ждать атаки…

Наконец бухгалтер вышел. Курганов за это время в самом деле остыл, успокоился. Шапку так и не снял, только расстегнул полушубок. «Ну, упрямство, — отметил Захар. — Даже в этом».

— Так вот, Фрол Петрович, о чем я хотел с тобой… — проговорил Захар медленно. — Об наших с тобой отношениях, пожалуй, кончим раз и навсегда. Не молодые уж. Что произошло — Бог тому судья, как говорится… Что же, нелегко мне было. Да и тебе, вижу. Но… к старому возврата нет. Годы, годы ведь прошли, десятки лет. Все они перетерли, как жернова. Это первое…

— И второе есть?

— Второе — об сыне твоем, Митьке.

— Значит, и он тебе дорогу перешел? — недобро ухмыльнулся Курганов.

Захар неожиданно для самого себя вскипел, сжал кулаки:

— Черт возьми! Я, говорю, свое уже отжил почти, мне уже дорогу переходить некому и незачем… А вот другому кому-нибудь… Ты что, хочешь, чтоб он на тебя походил?

Захар кричал, зная, что на Фрола кричать — все равно что в огонь лить керосин. Но не мог сдержать раздражения. Однако, к удивлению, Фрол не поднялся на дыбы.

— Что ж, это ты верно, — промолвил он, отворачивая глаза. — Кобель вырос.

— Так кто же его вырастил таким?

— Кто вырастил? — переспросил Фрол. —