Тени исчезают в полдень - Анатолий Степанович Иванов

чумазой Зинки такого парня вырастила?

— Та-ак! — И Устин крякнул. — Спарились уже, что ли, голубки? Не замечал.

— И я не замечала. Зашло у них недалеко вроде. Так ведь долго ли? А чем глубже, тем туже будет…

— А почему, если спросить… ко мне ты? Я-то что, силой их разведу? Что я смогу тут?

— Устин, — задышала беспокойно Степанида, — уж я догадываюсь, чего ты можешь, чего нет. Пистимея обещала потолковать с тобой, попросить, чтобы побыстрей ты… А ты… время идет, а ты ничего такого…

— Да что я должен делать? — прямо и насмешливо спросил Устин.

— Зачем уж эдакие вопросы? — отвела Стешка глаза в сторону. — Мы обо всем ведь с Пистимеей обговорили, все прикинули. Стыдливая она, Зинка, молоденькая. Не выдержит, уедет. Далеко если, то хорошо. А недалече — так Пистимея, дай ей Бог здоровья, обещала подумать об Зинке дальше. Чего уж… Все ведь знаешь.

— Ничего я не знаю, — холодно ответил Устин. — Ступай, а то приметит еще Фролка. А Митьку сама держи.

Степанида так и не поняла, что это значит — отказ или обещание в помощи. Держать сына, однако, надобности не было. Вечерами он уходил из дому все реже и реже, а потом вообще перестал бывать на гулянках.

Несколько раз Степаниде попадалась на глаза растерянная, с припухшими веками Зинка. Она бросала на нее странные взгляды, будто собиралась подбежать, уткнуться в плечо и зарыдать. На всякий случай Степанида поднимала на Зинку холодные, осуждающие глаза и проходила мимо. Проходила и думала: «Перетянула, видать, пузо-то. Ишь, не заметно ничего…»

Потом младшая дочка Антипа Никулина уехала из деревни. Все говорили — от стыда за отца дочери съехали из родительского дома. «Клашка, может, и из-за отца, — думала Степанида, — а Зинка-то знаю из-за чего, от какого стыда…»

Вскоре после этого, встретив Устина без людей, Степанида сказала:

— Вот уж спасибо тебе! Вот уж спасибо!

— Здорово живешь! — небрежно промолвил Морозов. — За что это?

— Да уж догадываюсь. Догадываюсь маленько…

Морозов пошевелил бровями, вздохнул. И, помолчав, сказал куда-то в сторону:

— Сообразительная, говорю, баба ты. Пропадешь вот зазря.

— Зазря, это верно ты… — начала было Степанида.

Но Устин опять двинул бровями:

— Ну!.. По совести, ей-богу, не знаю, за что благодаришь…

И пошел своей дорогой, не оглядываясь.

Митька же после отъезда Зинки из деревни снова стал похаживать вечерами на гулянья, пропадал иногда до утра. О Зинке он вроде сразу же забыл, будто и не было в его жизни этой девчонки. И ни одним словом не поинтересовался у матери, с ее или без ее помощи уехала в Озерки дочка Антипа. Степаниду это обижало даже немного. Но вся она теперь была переполнена новым беспокойством — как бы опять не спарился с кем Митька. И однажды, не вытерпев, сказала:

— Митенька… Раз Бог пронес, так чтобы снова… Я к тому это…

И тут Митька взорвался, точно бочка с порохом, в которую бросили горящую спичку:

— Т-ты, мать! Чего ты лезешь всегда мне в душу?! Что Бог пронес? А может, лучше было бы, кабы не пронес он?! Кто у тебя просил этой… такой помощи?

— Сыночек, сыночек! — обиженно воскликнула Степанида. — При чем я-то здесь? Ведь сам ты отодвигаться начал, бегать от нее…

— Я, может, побегал бы да образумился.

— Чего говоришь-то? Чего говоришь? Подумай!..

Митька, наверное, в самом деле подумал, стих, замолчал. Степанида подождала немного, качнула укоризненно головой:

— С матерью-то ты как, Митенька… Я тебя в себе носила, качала-пеленала, с ложки кормила…

— Чего ж… Ладно, мама, извини.

Когда родился у Зины сын, Антип, ее отец, беззвучно похлопал глазами и ртом. И только на другой день рассмеялся:

— Хи-хи… Вот это трансляция. А я что говорил?

И побежал к Кургановым.

— Так как же оно, Дмитрий? Землю-то перед Зинкой кто копытами раскидывал? Ну-ка признавайся, чей грех?

— Какой еще грех, скрипун ты слюнявый?! — подняла шум на всю деревню Степанида. — Ты чего это хочешь на сына навесить? Да я на тебя в суд за клевету…

— Не шибко, не шибко стращай-то… — попробовал было огрызнуться Антип.

Но Степанида не дала ему больше и рта раскрыть.

— Н-нет, этакое бесстыдство видали, а?! — кричала она во весь голос. — Да Зинка ведь дня дома не сидела, все по бригадам таскалась. Туда везет книжки, а оттуда что? А ну-ка отвечай! Не можешь? А люди знают… Вон, говорю, люди — тот же Андрон, например. И другие…

Андрон, кроме своего обычного и непонятного «сомневаюсь», по этому поводу ничего не говорил. Зато Устин Морозов подтвердил, что несколько раз видел Зинку в поле и в тайге с парнями из соседних деревень. Старушонки, посещающие молитвенный дом, при случае стали плеваться. «Распутница нечестивая! Моя кума с Ручьевки рассказывает, что Зинка, как приедет к ним, книжки свои под лавку, а сама на игрища…» — «И не говори, не говори! Юрка вон Горбатенко, болтают, шибко любитель был Зинкины книжки читать. Как она приедет, рассказывают, он сразу к ней…» — «Дык и Агафья Зиновьевна с притворовской бригады говорит…» — «А я в то лето, поварихой-то когда на стане работала, уж и нагляделась на дочерь Антипа… Одному улыбнется, перед другим аж дугой выгнется. А как стемнеет, хохоточки из кусточков…»

В конце концов сам Антип начал всем жаловаться:

— Нет, все это как отцу перенести, а? От кобылица, от кобылица! То-то я все думал — отчего ноги перед сном моет… Это куда ж с такого позору деться. Как теперь главного ответственника найти, коли Зинка сразу на десятерых указать может?

— Где уж тут найдешь! — рассудительно поддакивал Андрон. — Сомневаюсь.

Обо всем этом Митька, разумеется, знал, все разговоры слышал. Мать даже сказала ему однажды: «Заставил бы Антипа принародно прощения теперь попросить у тебя». Требовать от Никулина извинений смелости у Митьки не хватило, но по деревне он ходил теперь спокойно. С матерью вел себя так, будто был у нее в долгу, хотя нет-нет да и огрызнется на что-нибудь. И Степанида