Балдежный критерий - Уильям Тенн

Я взял коптские текстили шестого века и алансонские кружева шестнадцатого. Я взял великолепную красную вазу с широким горлом из одной из афинских морских колоний и деревянную фигуру с носа новоанглийского фрегата. Я взял «Обнаженную» Рубенса и «Одалиску» Матисса.

Из архитектуры я беру с собой китайское «Краткое наставление по архитектуре», с которым как с учебным пособием, по-моему, ничто не сравнится, и макет дома Ле Корбюзье, построенного им самим. Мне бы очень хотелось взять все здание Тадж-Махала, но я беру жемчужину, которую Могол подарил ей, той женщине, для которой он выстроил этот неописуемой красоты мавзолей. Красноватого оттенка жемчужина имеет форму груши длиной около трех с половиной дюймов. Вскоре после того как драгоценный камень был погребен вместе с ней, он оказался во владении китайского императора, который поместил его в розетку золотых листьев в обрамлении нефрита и изумрудов. На пороге девятнадцатого столетия жемчужина была продана на Ближнем Востоке за низкую, смехотворную сумму и осела в Лувре.

И еще орудие труда: небольшой каменный топор — первая известная вещь, которую смастерили человеческие руки.

Все это я перенес к звездолету. Я ничего не сортировал. И вдруг вспоминаю, что ничего не выбрал из мебели, из художественного оружия, из гравированного стекла…

Надо спешить, спешить!

Ноябрь 2190 г.

Вскоре после того как я закончил с последним экспонатом из моего списка, я взглянул на небо. Солнце было испещрено зелеными пятнами, и со всех точек сферы исходили, завихряясь, странные оранжевые струйки. Ясно, что это был еще не конец. Это были симптомы смерти, которую предсказали астрономы.

Но конец пришел моим сборам, и в течение дня я рассортировал все собранные экспонаты. Правда, когда внезапно выяснилось, что детали фресок Микеланджело будут слишком тяжелыми, мне снова пришлось заняться плафоном Сикстинской капеллы. На этот раз я вырезал относительно крошечную часть — палец Создателя, которым Он пробуждает Адама к жизни. И еще я решил взять «Джоконду» Да Винчи, хотя его «Беатриче д'Эсте» мне больше по вкусу, — ведь улыбка Моны Лизы принадлежит миру.

Все афиши представлены одним Тулуз-Лотреком. Я оставил «Гернику»: вместо нее Пикассо представлен одной его картиной «голубого периода» и единственной керамической тарелкой, поистине замечательной. Я оставил «Вечное осуждение» Гарольда Париса из-за его величины, из него я взял только гравюру из «Бухенвальда» «Куда идем?». Так или иначе, но в спешке последних минут я, помнится, прихватил множество бутылей из Ирана эпохи Сефевидов шестнадцатого-семнадцатого веков. И пусть будущие историки и психологи ломают голову над причинами моего выбора — теперь уже поздно что-либо менять.

Мы сейчас летим к Альфе Центавра и будем там через пять месяцев. Интересно, как воспримут нас и наши сокровища? И вдруг чувствую безумную радость. Не думаю, что она как-то связана с моим довольно запоздалым осознанием того, что я, У кого недостало таланта и который в искусстве оказался жалким неудачником, занял как никто важное место в истории искусствa — в своем роде, Ной — эстет.

Нет, все дело в том, что я везу на встречу прошлое и будущее, где им все еще будет возможно прийти к соглашению. Минуту назад Леонардо бросил мячом в видеоэкран, и, глядя в него, я смотрел, как пухнет дряхлое Солнце, наливаясь краснотой перед апоплексическим ударом. И тогда я проговорил ему: «К своему великому удивлению, я вижу, что посреди смерти я нахожусь — наконец-то! — поистине в жизни».

Огненная вода

Самый волосатый, грязный и старый из трех аризонских визитеров потерся спиной о пенопластовое кресло.

— Вкрадчивость напоминает лаванду, — заметил он, как бы начиная беседу.

Два его спутника — тощий юноша с бегающими глазами и женщина, чью красоту безнадежно портили чудовищно гнилые зубы, — захихикали и расслабились.

Тощий молодой человек сказал шепотом:

— Гы-гы-гы! — и двое других одобрительно закивали.

Грета Сейденхайм посмотрела на гостей, оторвав взгляд от маленькой стенографической машинки, лежавшей у нее на коленях — самых очаровательных коленях, которые только мог разыскать в Нью-Йорке ее начальник. Она повернула к боссу свою прекрасную белокурую голову:

— Это тоже, мистер Хебстер?

Президент компании «Хебстер секьюритиз, инкорпорэйтед» подождал, когда эхо ее голоса кончит переливаться у него в ушах; ему необходимо было спокойно подумать о многих вещах. Затем он отчетливо произнес:

— Да, тоже, мисс Сейденхайм. Подыщите наиболее близкий фонетический эквивалент для этого гоготания и не забудьте обозначить, когда оно звучит вопросительно, а когда — как восклицание.

Он провел наманикюренными ногтями по ящику письменного стола, где лежал «парабеллум» с полной обоймой. Проверяй. Дюймах в восьми от другой его руки находились кнопки связи, с помощью которых он мог вызвать любое число сотрудников «Хебстер секьюритиз» — до девятисот человек, работавших в данный момент в здании «Башня Хебстер». Проверяй. Еще были двери — там и вон там; за ними стояли телохранители в униформе готовые ворваться в кабинет по сигналу, который раздастся как только шеф уберет правую ногу с крохотной пружинки, вделанной в пол. И еще раз проверяй.

Алгернон Хебстер умел говорить о делах — даже с Первачами.

Он вежливо кивнул каждому гостю из Аризоны и с грустью улыбнулся, увидев, что сделали грязные бесформенные обмотки, в которые были обуты посетители, с мягким глубоким ковром, специально вытканным для его личного кабинета.

— Давайте-ка быстренько представимся друг другу. Меня вы знаете. Я — Хебстер, Алгернон Хебстер. Именно обо мне вы спрашивали у вахтера в вестибюле. Если это существенно для нашей беседы, то моего секретаря зовут Грета Сейденхайм. А как ваше имя, сэр?

Он обращался к старику, однако тощий юноша подался вперед в своем кресле и вытянул худую, почти что прозрачную руку.

— Имена? — с живым интересом спросил он. — Имена округлы, если не раскрыты. Рассматривай имена. Сколько имен? Рассматривай имена, пересматривай имена!

Женщина тоже наклонилась вперед, и запах из ее почти беззубого рта достиг Хебстера, несмотря на огромные размеры кабинета.

— Толпа и досягаемость, и все это — верхнее бряцание, — заныла она, разводя руками, словно соглашаясь с очевидным заявлением. — Пустота унижается до бесконечности…

— До протяженности, — поправил ее старик.

— До бесконечности, — стояла на своем женщина.

— Га-га-га, гы? — с горечью в голосе осведомился молодой человек.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});