Михаил Горбачёв. Жизнь до Кремля. - Николай Зенькович

Каких только горьких, негодующих слов не было произнесено в наш адрес. Нас называли (на первый, поверхностный взгляд, не без оснований) «убийцами», «варварами» и т.д.

Было очень много вопросов и среди них такой: «Скажите, кто принимал решение сбить самолёт?» Я ответил: «Решение было принято командующим Дальневосточным военным округом». Мне заметили, что, выходит, это решение не было политическим, что по приказу военных, мол, может быть сброшена и водородная бомба?

Я заверил, что по приказу военных бомба ни в коем случае не может быть сброшена, что ядерная кнопка в самых надёжных руках. Объяснил, что в кабине каждого самолёта, курсирующего по полярной трассе через Северный полюс (эту трассу называют воздушной Гиндзой — по имени самой длинной и оживлённой улицы Токио; по трассе ежегодно пролетают три тысячи самолётов), прямо перед глазами пилота висит карта, на которой обозначено несколько районов на Дальнем Востоке СССР, где любой иностранный самолёт сбивают без всякого предупреждения. Такое общее решение было принято на самом высоком политическом уровне. Южнокорейский самолёт, имея на борту три самые современные, дублирующие друг друга электронные системы управления, отклонился от трассы на 500 километров. Ни один специалист, занимающийся инцидентом (а их было множество), не сказал, что отклонение могло быть случайным.

Тем не менее многие газеты мира вышли на следующий день после пресс-конференции под кричащими аншлагами: «Главный редактор «Правды» сказал, что армия вышла из-под контроля партии и государства». Коллеги-газетчики беззастенчиво взяли только первую часть моего ответа, где говорилось о том, кто отдал приказ, а вторую часть (о карте) деликатно опустили.

Как только я вернулся в Москву, сразу вызвали в ЦК сначала к заведующему Отделом пропаганды Б.И. Стукалину, затем к секретарю ЦК Б.Н. Пономарёву. От меня потребовали письменное объяснение. Написал я это объяснение. Оно поступило в ЦК, его взяли на контроль.

Через пару дней мне позвонил Черненко, расспросил, что и как было, сказал: «Возвращаю твоё объяснение, считай, что никто у тебя его не требовал и ты его не писал».

За сорок лет пребывания в партии и пятнадцать лет работы в «Правде» мне впервые пришлось писать объяснение по поводу обвинений в моей политической незрелости. Черненко быстро во всём разобрался, снял надуманные наветы.

Вот вам и живой труп!

О. Захаров:

— Я вспоминаю 1970 год, когда Черненко возглавлял Общий отдел ЦК и принимал меня на работу в качестве инструктора Общего отдела ЦК КПСС. Он был в добром здравии, полон творческих сил, работал много и самозабвенно, знал своё дело и был как бы правой рукой Брежнева. В отличие от других партийных деятелей Черненко был доступен для сотрудников отдела и руководителей с мест любого ранга. К нему обращались по различным житейским вопросам, и он многим оказывал конкретную помощь, редко кому отказывал. За это его ценили, благодарили за чуткость и бескорыстие.

Д. Кунаев:

— 9 февраля скончался Ю.В. Андропов. В день его смерти собралось Политбюро, чтобы решить, кому быть Генеральным секретарём ЦК КПСС. Тихонов внёс предложение рекомендовать Пленуму ЦК КПСС кандидатуру К.У. Черненко.

Избрание Черненко Генеральным секретарём ЦК КПСС было нашей ошибкой. Мы знали, что он аккуратист, строго следит за прохождением документов, но на роль лидера явно не годился. Во время рассмотрения его кандидатуры ни один из членов Политбюро не выступил. Черненко стал генсеком при гробовом молчании членов ПБ. На внеочередном пленуме ЦК КПСС 13 февраля 1984 года он был единогласно избран Генеральным секретарём партии. И ведь не только я, все мы, члены ПБ, понимали, что по своему уровню культуры и знаний, государственной мудрости он не отвечал тем требованиям, которые были совершенно необходимы первому лицу государства. Но мы, хоть и молча, проголосовали «за». Думаю, не только меня мучили угрызения совести. Но оправдания нашему всеобщему малодушию нет. Во время его руководства не было рассмотрено ни одного крупного вопроса внутренней жизни страны, катилась политика по наклонной и в международных делах. Больному Черненко было просто не по плечу руководить великой и мощной страной.

Любопытно, что Д. Кунаев говорит о «нашей» ошибке. Он имеет в виду старую гвардию в Политбюро? Выходит, она держала совет по этому поводу и кандидатура Черненко была консолидированной? Чьи кандидатуры обсуждались ещё?

В среде бывших аппаратчиков ЦК последнее время бродит и вовсе невероятная версия. Мол, кандидатуру Черненко провели в генсеки ярые прозападники. В Политбюро ещё со времён Ленина и Сталина боролись между собой два крыла — прорусское и прозападное. Черненко представлял первое направление. Одной из последних его акций было вручение 27 декабря 1984 года — за полтора месяца до кончины — Золотых Звёзд Героев Социалистического Труда группе русских «почвенных» писателей — Анатолию Ананьеву, Анатолию Иванову, Сергею Сартакову, Георгию Маркову, академику-литературоведу Михаилу Храпченко. Горбачёва считали представителем прозападного направления.

И вот прозападники, зная о неизлечимой болезни Черненко, сговорились и избрали его генсеком, чтобы окончательно дискредитировать прорусское направление. Народ, не искушённый в политических интригах атлантистов, инстинктивно отвернулся от такого лидера и затосковал по нормальному руководителю. Вспомним, как восторженно приветствовали появление на посту генсека молодого, здорового, улыбчивого Горбачёва.

Не надо было избирать Черненко! К сожалению, представители прорусского направления в Политбюро поняли это слишком поздно. Надо было выдвигать Устинова — притом сразу после смерти Брежнева. Андропов спутал все карты, оборвал чёткую линию преемственности власти.

Е. Чазов:

— Его пытаются изобразить простым канцеляристом, оформлявшим документы. Это глубокое заблуждение. Да, он не был эрудитом, не имел он и своих идей или конструктивных программ. Ему было далеко не только до Андропова или Косыгина, но даже до догматика Суслова. Но вряд ли кто-нибудь лучше, чем он, мог обобщить коллективное мнение членов Политбюро, найти общий язык в решении вопроса с людьми прямо противоположных взглядов — Андроповым и Сусловым, Устиновым и Косыгиным. Но самое главное, благодаря чему он всплыл на поверхность, было то, что никто лучше него не понимал, чего хочет Брежнев, и никто лучше Черненко не мог выполнить его пожелания или приказания.

Надо сказать, что делал это Черненко подчёркнуто ответственно; любой, даже самый мелкий вопрос окружал ореолом большой государственной значимости. Вспоминаю, как он гордился, составив с группой консультантов небольшое заключительное выступление Брежнева на XXV съезде, где, кроме нескольких общих фраз, ничего не было.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});