Откройте небо (Сборник) - Роберт Силверберг

Никто в доме не высказал никаких замечаний по поводу того, как она стала одеваться. Может, они думали, что это новая мода.

Отец вообще ничего не замечал в эти дни; его мысли были полностью заняты упадком в делах и ухудшением собственного здоровья. Он все больше сутулился, все время кашлял и бормотал бесконечные молитвы. Ему было сорок, а выглядел он на все шестьдесят. «Дворец монгольского хана» был почти пуст, вечер за вечером, даже в выходные. Люди больше не путешествовали, с тех пор как появились Пришельцы. Иностранцы не съезжались со всего мира, чтобы провести ночь в Солсбери, а утром отправиться к Стонхенджу.

Что касается мачехи, то иногда Джасмине казалось, будто та украдкой поглядывает на нее. Неужели догадалась? Но Аисса не заговаривала с ней; значит, скорее всего, ничего не заподозрила. Аисса была не из тех, кто промолчит в случае чего.

Приближалась Рождественская неделя. Ноги у Джасмины раздулись, точно бревна, груди стали твердыми как камни, и она все время чувствовала недомогание. Теперь уже осталось недолго. Она не могла больше скрывать от себя правду, но не знала, что делать. Если бы Халид был жив, он подсказал бы ей. Но Халида нет. Значит, пусть все идет, как идет, а ей остается лишь верить, что Аллах простит ее и будет милосерден,— после того, как накажет, конечно.

В сочельник было четыре столика с клиентами. Даже немного странно, обычно в этот вечер большинство англичан обедают дома. Где-то в середине вечера у Джасмины возникло чувство, что вот сейчас она свалится прямо посреди зала и уронит на пол поднос с жареными цыплятами. Она крепилась изо всех сил, стараясь удержаться на ногах; но спустя час все-таки упала или, скорее, осела на колени на полпути между кухней и ящиком для мусора, где никто не мог видеть ее. Она скорчилась там, испытывая головокружение и тошноту, истекая потом, хватая ртом воздух, чувствуя, что в животе у нее что-то дрожит и по всему телу разбегаются странные спазмы. Спустя какое-то время ей стало получше; она поднялась и донесла поднос до мусорного ящика.

Это случится сегодня ночью, подумала она.

И в тысячный раз за последнюю неделю повторила свои расчеты: 24 декабря минус девять месяцев получается 24 марта — значит, отец Ричи Бек. По крайней мере, с ним ей было хорошо.

Энди, он был первым. Джасмина забыла его фамилию. Бледный, веснушчатый, очень стройный, с привлекательной улыбкой. Однажды летним вечером, вскоре после того, как Джасмине исполнилось шестнадцать, когда ресторан закрыли на нескольких дней, потому что отец лег в больницу, Энди пригласил ее потанцевать, купил пару пинт темного пива, а потом, уже поздно вечером, сказал, что его пригласили на вечеринку в дом друга. Только это обернулось не вечеринкой, а затхлым подвалом и продавленной кушеткой. Его руки зашарили по ее груди, а потом скользнули между ног и стянули с нее брюки. А потом — раз, раз! — и что-то длинное, твердое, узкое, красноватое выскочило из него и проскользнуло внутрь нее, и снова наружу, и снова внутрь, всего пару минут. Потом он тяжело задышал, содрогнулся, с силой прижался головой к ее щеке, и это было все. Она думала, что в первый раз будет больно, но не почувствовала вообще ничего — ни боли, ни удовольствия. Когда в следующий раз Джасмина встретила его на улице, он ухмыльнулся, залился краской и подмигнул ей, но не сказал ни слова; и с тех пор они ни разу не заговаривали друг с другом.

Потом был Эдди Глоссоп, осенью, тот самый, на которого не произвела впечатления ее грудь и который не преминул сообщить ей об этом. Крупный, широкоплечий Эдди, который работал в мясной лавке; о нем ходили слухи, что он очень искушенный мужчина. Старый, почти двадцать пять. Она пошла с ним, надеясь получить удовольствие, чего не произошло с Энди. Но ничего подобного; лежа на ней в проходе сгоревшего автобуса, брошенного на обочине дороги, он просто очень долго пыхтел и отдувался. Та штука у него оказалась гораздо больше, чем у Энди, Джасмине было больно, когда он входил в нее, и она порадовалась, что в первый раз не было так плохо. И даже пожалела, что вообще делала все это.

И потом был Ричи Бек, вот в этой самой кладовой, неожиданно теплой мартовской ночью, когда все спали в своих комнатах в задней части ресторана. Она на цыпочках поднялась по лестнице, а Ричи залез по водосточной трубе и потом в окно — высокий, гибкий, грациозный Ричи, кото рый отлично играл на гитаре, пел и рассказывал всем, что в один прекрасный день собирается стать генералом в войне с Пришельцами и стереть их с лица Земли. Замечательный любовник Ричи. Она придерживала блузку, помня высказывание Эдди насчет своей груди. Ричи ласкал и поглаживал ее так долго, что она начала волноваться, как бы их не обнаружили, и захотела, чтобы он перешел к делу; когда же он вошел в нее, то ощущение было такое, будто его «копье» смазано маслом,— гладкое, скользящее так легко, легко, легко, один мягкий толчок за другим, и снова, и снова… а потом внутри у нее что-то изумительно запульсировало, она содрогнулась от удовольствия и застонала так громко, что Ричи закрыл ей рот ладонью, чтобы она никого не разбудила.

Вот тогда-то они и сделали этого младенца. Никаких сомнений. Весь следующий день она грезила о том, чтобы выйти замуж за Ричи и провести все оставшиеся ночи своей жизни в его объятиях. Но в конце той недели Ричи исчез из Солсбери — прошел слух, что он ушел-таки в подпольную армию, собирающуюся напасть на Пришельцев,— и больше никто о нем ничего не слышал.

Энди. Эдди. Ричи.

А теперь она лежала на полу той же самой кладовой, со спущенными штанами, накрытая одним лишь изношенным одеялом, от которого несло вонью подгорелого масла, и ее лоснящийся, непомерно раздутый живот раздирала нечеловеческая боль. Воды отошли где-то около полуночи. Она как раз в этот момент осторожно поднималась по лестнице, чтобы спрятаться наверху и дождаться конца величайшего бедствия своей жизни. Схватки становились все чаще и чаще — словно внутри происходили маленькие землетрясения. Сейчас, наверно, было уже часа два, три, а то и четыре утра. Сколько времени это будет продолжаться? Еще час? Шесть? Двенадцать?

Может, уступить слабости и позвать Аиссу помочь?

Нет. Нет. Она не осмеливалась.

С улицы доносились голоса ранних прохожих, звуки шагов. Странно, с какой стати они так поздно кричат и бегают по улицам? Гулянки на Рождество редко затягиваются на ночь. Слов было не разобрать, но потом в голове у нее ненадолго прояснилось, и она услышала совершенно отчетливо:

— Чужеземцы! Сносят Стонхендж, разбирают его на части!

— Подгони сюда фургон, Чарли, давай сгоняем и посмотрим, что там творится!

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});