Словами огня и леса Том 1 и Том 2 (СИ) - Дильдина Светлана

Кайе больше не смеялся, глядел на брата, покусывая нижнюю губу.

— Ты поверишь, что нужен, — продолжил тот безжалостно. — Может быть, снова захочешь привести свою девушку в дом… А потом поймешь, что ей был нужен не ты. А, например, это — он оторвал от расшитого пояса розовую жемчужину — из тех, что привез караван. Перламутр мягко блеснул. — Вспомни Чинью, а ведь она даже не пыталась по-настоящему притворяться. Развлекайся сколько угодно, только не доверяй. Никому, помимо семьи.

Къятта поднялся, перекатывая в пальцах жемчужину.

— Уж я-то знаю, — прибавил он угрюмо.

Несколько дней братья почти не виделись, изредка пересекаясь в коридорах или в саду. Но однажды вечером Къятта снова зашел к младшему, и на лице его было желание мира.

— Мне донесли, что у самых наших границ нашли семью птиц-камнеклювов. Ты хотел их увидеть — они как раз начинают откладывать яйца. Можешь поехать, пока снова не… можешь поехать, — оборвал он сам себя.

— Что снова не? — спросил Кайе — он лежал на полу, на шкуре; теперь сел, смотря с любопытством и еле заметным вызовом.

— Пока они снова не откочевали куда-нибудь на равнины! И пока вовсе не исчезли с лица земли!

— Я поеду, — сказал Кайе. — Спасибо, Къятта.

**

Закаты в Астале были роскошные. Северное небо стояло высоко, а тут, на юге, спускалось к самой земле, в шутку грозя расплескать на нее самые сочные свои краски. А может, и сжечь землю — разве не огонь пылал в нем?

Огонек рад был остаться наедине с закатом — его бешеной яркости и так было слишком много, еще и собеседника подросток бы не вынес. А река Читери казалась малиново-огненной частичкой неба, усыпанной серебром.

Он долго плескался на мели в прохладной воде, оттягивая час, когда придется снова придти под благожелательный, но чужой кров. Тогда, два года назад, было проще… он просто жил, как милость принимая доброе слово. А сейчас…

Несколько дней прошло с их возвращения, он вернулся в храмовую больницу, но лучше к нему относиться не стали. Решил просто ждать — случай обязательно подвернется. Не бессмысленно ждать, а как на агатовом прииске — да, можно пересмотреть целую гору камешков, но рано или поздно самоцвет попадется. Если же торопиться и злиться, толку не будет: никто агат не подкинет, только сам растеряешь внимательность.

Огонек подтянулся, влезая на ветку у самой воды. Развязал тесьму, и коса упала на спину. Встряхнул головой, думая, стоит ли расплетать — после того, как свалянное гнездо отрезали в Тейит, волосы заметно отросли, и сохли медленно.

…Чего тебе не хватает? — спросил тогда Кайе, и он понимал, что не может толком ответить. Ведь в самом деле есть всё, даже больше. Не приходится голодать, тяжко трудиться, терпеть унижения… сколько людей отдали бы многое за его место? Ведь даже свобода есть, относительная, но все же свобода. Пока он плещется тут в воде и раскачивается на ветках, никто не следит. Все равно вернется, не денется никуда.

Тонкий вскрик, будто бы зов о помощи достиг слуха — откуда-то сверху, с обрыва. Все тело Огонька напряглось; звук повторился. То ли ребенок звал, то ли девушка. Просили помощи. Полукровка кинулся наверх, поднимаясь по еле заметной тропинке. Надеялся не опоздать, цеплялся за жесткие стебли, узловатые корни. Перевел дух, только оказавшись наверху. Тут не было никого. Или звавший ушел, больше ни в ком не нуждаясь? Или…

Додумать он не успел — едва успел увернуться от массивного темного тела. Кабан вылетел из кустов, кинулся на подростка, словно на злейшего врага. Огонек глотнул воздух ртом, упал в кусты, обдирая руки; кабан развернулся и снова метнулся к нему, наклонив щетинистую морду. Почудилась кровь на клыках. Оставался один путь — вниз, к тропинке, по крутому склону эта зверюга не спустится. С шумом и треском тварь вломилась в кусты; Огонек снова успел уклониться, но неудачно, и не встал на тропинку, а сорвался со склона. Уцепился за выступающий корень в последний миг.

Высота здесь была четыре человеческих роста, и даже больше, и камни внизу. Насмерть не разобьется, скорее всего, но и ломать ничего не хотелось. Попробовал подтянуться, но понял, что локоть сильно болит — ударился, когда падал. Попробовал раскачаться и достать до склона ногой, но посыпались камешки, а корень неприятно треснул. Тогда он позвал — негромко и без особой надежды. Потом еще, и еще.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Помощничек… Только что поднимался на такой вот чужой зов, теперь болтается сам. Страха не было, только досада.

С четверть часа прошло, и кто-то окликнул его сверху, потом рядом появилась веревка.

— Уцепиться сумеешь?

Он не был уверен, руки совсем затекли. Но справился, помогая себе и ногами тоже. Веревка была закреплена, и он благополучно спустился вниз.

Потом они со спасителем сидели у самой воды, глядя на стремительно темнеющее небо. Огонек ощущал, как все повторяется. Сейчас он точно знал, кто рядом с ним. И не собирался делать вид, что не помнит о прошлом.

— Это я виноват — был неосторожен.

А ведь когда-то уже падал вот так с обрыва, и тоже… — Огонек не договорил, вспомнив далекие голоса. Тогда они звучали только у него в голове. Теперь он понимал, чьи.

Ийа посмотрел так внимательно, словно мысли прочел, но заговорил о другом

— Это был ручной кабан, дикие по Астале не бегают. И я, кажется, знаю, чей… Один Род их особенно любит, но держит не одна семья, сложно будет доказать правду.

— Почему он на меня набросился?

— Думаю, как-то запечатлели тебя как врага. Раздобыли твою одежду, или брызнули чем-то на эту, и заставили кабана думать — все худшее исходит именно от тебя. Раздражение, боль, еще что-нибудь.

Огонька передернуло. Животина-то здесь при чем…

— А меня-то зачем убивать?

— Маленькая месть тому, кому ты дорог.

В голове все сошлось — почему сейчас, а не раньше.

— Из-за жемчуга, — сказал утвердительно. Ийа не подтвердил и не возразил.

— Они пришли на землю Тайау… но и ты тоже, — сказал Огонек.

— Здесь уже самый край. Мы не воюем, чтобы запрещать проход по берегу реки.

— Ты знал, что они задумали?

— Предполагал.

Ийа улыбнулся, коснулся волос Огонька — не по-хозяйски, как Кайе, а будто приветствуя полыхающее на голове полукровки пламя. И в орехово-золотых глазах улыбка, даже в густых сумерках видно, а лицо доброе. Подросток не удержался:

— Ты ведь уже помог мне тогда… Ты, я знаю теперь. Хотел досадить Къятте, или еще что-нибудь?

— Соображаешь… — дрогнули краешки губ, — Ты — безобидный зверек, считал я тогда. Но ты оказался умнее, — Ийа улыбнулся вновь, совсем по-мальчишечьи. Потом спросил: — Почему ты тогда не пришел к назначенному месту?

— Предпочел уйти в лес, чем каждый день бояться за свою жизнь.

— Теперь не боишься?

— Не думал, что теперь я могу хоть кому-то мешать.

— Можешь, — откликнулся южанин.

Огонек внимательно пригляделся к собственному спасителя. Знал, что это ровесник Къятты, но Ийа казался моложе. И лицо было приветливым. Если бы от Кайе не слышал сто раз нелестные отзывы о роде Арайа, проникся бы полным доверием к спасителю. С другой стороны… у них ведь своя вражда, свои старые обиды. Огонек откинулся назад, опустив веки. Но отдохнуть ему не удалось.

Ийа был у реки не один — к ним подошли четверо юношей. Несли факелы; тени, длинные и густые, качались по сторонам — и одна коснулась лица Огонька.

— Это и есть тот самый полукровка? — спросил один, жилистый, лицом похожий на геккона.

— Думал, он посимпатичней. И тощий. Кожа да кости!

— Зато с ним удобно играть, как с сухим листом играют детеныши ихи!

“А вы — стая акольи”, — подумал Огонек. — “Визжат, когда никто не слышит!” — но вслух сказать этого не мог, не затевают ссору в благодарность.

— Тихо! — Ийа повернулся плавно, мягко, и стая растерялась, словно и впрямь крупный хищник возник перед акольи. — Оставьте его в покое.

Кивком головы велел убираться прочь. Юноши убрались, ворча недовольно.