Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Можно не волноваться насчет того, что моя Синтия не получит всего, что может предложить этот мир! – с достоинством ответствовала миссис Гибсон.

– Воистину! Синтия всегда была моей любимицей, в некотором роде, и, как я уже говорила своей внучке, – она посмотрела на сопровождавшую ее юную леди, которая с нетерпением, судя по ее виду, ожидала, когда же их станут угощать свадебным пирогом, – никогда не принадлежала к числу тех, кто стремился осадить ее, называя кокеткой и обманщицей. И я рада услышать, что она удачно вышла замуж. А теперь, полагаю, вы обратите свои усилия на то, чтобы сделать нечто подобное для присутствующей здесь мисс Молли?

– Если вы имеете в виду, что я готова совершить нечто такое, что ускорит ее замужество, и тем самым лишить себя общества той, кто дорог мне так же, как и мое собственное дитя, то вы глубоко заблуждаетесь, миссис Гуденоу. К тому же прошу вас не забывать, что я – последний человек, кто стал бы заниматься сводничеством. Синтия познакомилась с мистером Гендерсоном у своего дяди в Лондоне.

– Ну да, ну да! Насколько мне известно, ее кузина частенько хворала, ей требовался уход, а вы всегда очень внимательно следили за тем, чтобы Синтия вовремя приходила ей на помощь. Я ничего не хочу сказать, кроме того, что вполне понимаю такое материнское поведение, и мне всего лишь хочется замолвить словечко за мисс Молли.

– Благодарю вас, миссис Гуденоу, – ответила Молли, не зная, то ли смеяться, то ли сердиться на нее. – Когда я захочу выйти замуж, то не стану беспокоить маму. Я сама найду себе суженого.

– Молли обрела такую популярность, что я просто не знаю, сумеем ли мы удержать ее дома, – заявила миссис Гибсон. – Я ужасно скучаю по ней, но, как я сказала мистеру Гибсону, молодым людям требуются перемены, так что пусть они посмотрят мир, пока молоды. Ей очень повезло в том, что она гостила в Тауэрз в то время, когда там побывали многие достойные люди. Я уже вижу разницу в том, как она ведет беседу и насколько бо́льший выбор тем для разговора у нее появился. Скоро она уезжает в Хэмли-холл. Уверяю вас, что я испытываю материнскую гордость всякий раз, когда кто-либо начинает искать ее общества. А моя вторая дочь, Синтия, пишет такие волнующие письма из Парижа!

– Да, многое изменилось со времен моей молодости, в этом нет сомнения, – заметила миссис Гуденоу. – Так что, пожалуй, не мне судить. Когда я вышла замуж в первый раз, мы с мужем отправились в дилижансе в дом его отца, до которого было двадцать с лишним миль, после чего с его друзьями и членами семьи сели за такой богато накрытый стол, какой можно было только пожелать. Таково оказалось мое первое свадебное путешествие. Второе состоялось, когда я, уже лучше понимая свою значимость как новобрачной, подумала, что должна увидеть Лондон, причем сейчас или никогда. Но меня сочли крайне экстравагантной особой из-за того, что я вознамерилась отправиться в такую даль, да еще потратить при этом деньги, хотя Гарри оставил мне весьма значительную сумму. А теперь молодожены едут в Париж, не терзаясь сожалениями о расходах, и это хорошо, вот только надобно помнить о том, что мотовство до добра не доведет. Но я рада уже тому, что кое-что делается и для мисс Молли, как я уже говорила. Хотя ничего подобного для своей Бесси я бы не пожелала, да. Но времена изменились, и об этом я только что тоже упоминала.

Глава 59. Молли Гибсон в Хэмли-холле

На этом разговор тогда и закончился. Принесли свадебный пирог и вино, но подать их гостям должна была Молли. У нее в ушах все еще звучали последние слова миссис Гуденоу, и она попыталась истолковать их к своему собственному удовлетворению любым другим способом, кроме самого очевидного, что и подтвердилось, к несчастью, совсем скоро. Едва миссис Гуденоу отбыла восвояси, как миссис Гибсон пожелала, чтобы Молли перенесла поднос на столик у открытого углового окна, где его можно было поставить в ожидании других визитеров. Именно под этим окном и проходила тропинка от двери дома до дороги, и Молли услышала, как миссис Гуденоу говорит своей внучке:

– Эта миссис Гибсон та еще штучка. Мистер Хэмли, вполне вероятно, получит в наследство поместье Холл, и она тут же отправляет туда Молли погостить…

Тут обе дамы отошли уже на такое расстояние, что дальнейших слов разобрать было невозможно. Молли готова была расплакаться, внезапно осознав, на что намекала миссис Гуденоу: дескать, неприлично со стороны Молли отправляться с визитом в Холл, пока там пребывает Роджер. Да, разумеется, миссис Гуденоу была типичной обывательницей, приземленной и неотесанной. А вот миссис Гибсон, похоже, ничего не заметила. Что касается мистера Гибсона, то складывалось впечатление, что он счел визит Молли в Холл само собой разумеющимся делом, столь же естественным и непринужденным, как и раньше. Да и Роджер говорил об этом прямо и открыто, словно не видел здесь ничего неприличного, поэтому до сего момента Молли с удовольствием предвкушала свою поездку. Но сейчас девушка чувствовала, что никогда и ни с кем не сможет поделиться той мыслью, что заронили ей в душу слова миссис Гуденоу; а заодно и никогда не спросит, действительно ли ее визит предполагает нарушение приличий в том, что вызывало у нее жаркий румянец на щеках. Но потом она попыталась утешиться разумными доводами. Если бы это действительно было дурно, непристойно, неделикатно и хоть в малейшей степени неуместно, разве не наложил бы ее отец вето на эту поездку? Но доводы разума оказались бессильными перед теми фантазиями, которые породили в душе у Молли слова миссис Гуденоу. Чем старательнее она гнала от себя мысли, тем назойливее они лезли ей в голову (совсем как у Дэна О’Рурка и лунного человека[154], который прогонял Дэна с его места на серпе, приказывая ему спрыгнуть вниз): «Чем больше вы просите нас, тем крепче мы будем сидеть, не шелохнувшись». У кого-то страдания юной девушки по такому пустячному поводу могут вызвать улыбку, но для нее они были вполне реальными и причиняли сильную душевную боль. И тогда Молли решила, что станет ухаживать за милым старым сквайром, обеспечив ему душевный и телесный комфорт, и приложит все силы, чтобы уладить все недоразумения, которые могут возникнуть между ним и Эйми. А что до Роджера, то она любой ценой постарается избегать его общества. Славный Роджер! Добрый Роджер! Милый Роджер! Несомненно, будет трудно, если вообще возможно, уклониться от общения с ним, не показавшись невежливой, но зато это будет правильно. А когда она столкнется с ним, то будет вести себя как можно более естественно, иначе у него могут возникнуть подозрения… Но что значит «естественно»? И насколько старательно она должна уклоняться от встреч с ним? И не заметит ли он, что она ведет себя сдержанно и тщательно подбирает слова? Увы! Простота и непринужденность их общения отныне утрачены навсегда! Она установила для себя незыблемые правила и решила, что посвятит свою заботу и внимание исключительно сквайру и Эйми и постарается забыть глупые пророчества миссис Гуденоу. Наверняка люди, не знавшие ее раньше, не оценят этого по достоинству и, скорее всего, сочтут ее чопорной и неуклюжей, склонной говорить одно, а делать другое. Что ж, так тому и быть.

Однако вместе с принятым решением исчезло не только ощущение неограниченной свободы, но и добрая половина ее уверенности в себе. Молли была настолько не похожа на себя прежнюю, что Роджер моментально заметил, что с нею творится что-то неладное, едва она успела прибыть в Холл. Она тщательно рассчитала продолжительность своего визита, решив, что он не должен продлиться дольше ее пребывания в Тауэрз. При этом она опасалась, что если пробудет в Холле меньше, то сквайр может и обидеться. Но, подъезжая к поместью, она не могла не восхититься тем, как прелестно оно выглядит в разноцветном сиянии начала осени! А у дверей уже стоял Роджер, высматривая ее экипаж и поджидая ее появления. Но вот он отступил, очевидно, для того, чтобы позвать свою невестку, которая застенчиво вышла ей навстречу. Эйми была в глубоком вдовьем трауре и держала на руках ребенка, словно для того, чтобы скрыть смущение. Малыш начал брыкаться, требуя опустить его на землю, после чего помчался к экипажу, дабы поздороваться со своим другом кучером, который обещал прокатить его. Роджер говорил мало, он явно хотел, чтобы Эйми почувствовала себя хозяйской дочерью, но ту одолевала робость, и она тоже оказалась немногословной. Француженка ограничилась тем, что взяла Молли за руку и привела ее в гостиную, где, словно в знак признательности за то, как внимательно ухаживала за ней Молли во время болезни, порывисто обняла ее за шею и расцеловала в обе щеки. После этого они и подружились.

Время близилось к ленчу, и об эту пору сквайр всегда появлялся за столом, и не столько ради того, чтобы утолить собственный голод, а чтобы полюбоваться на внука, уплетающего ужин. Молли тотчас поняла, как обстоят дела в семье. Она подумала, что даже если бы Роджер ни словом не обмолвился об этом в Тауэрз, то она сама обнаружила бы, что ни отец, ни невестка пока так и не смогли подобрать ключики к характеру друг друга, хотя вот уже несколько месяцев жили под одной крышей. С перепугу Эйми, пожалуй, позабыла те немногие английские слова, которые знала, и ревностным взором безутешной матери следила за теми знаками внимания, коими сквайр осыпал ее маленького мальчика. Следует признать, они не были самыми благоразумными; малыш с явным наслаждением потягивал крепкий эль и громко требовал себе того же, чем угощались и остальные. Беспокойство о том, что ест и делает сын, не позволяло Эйми в полной мере уделять внимание Молли. Роджер выбрал себе место на другом конце стола, напротив деда и внука. После того, как малыш утолил первый голод, сквайр обратился к Молли: