Пётр и Павел. 1957 год - Сергей Десницкий

Троицкий положил трубку на рычаг:

– Большое вам спасибо!.. Вы меня очень выручили!.. – и уже собрался уходить, как пьющая и поющая дама схватила его за шиворот.

– Куда?!.. Так мы не уговаривались!.. А ну, бери стакан!.. Бери, сказала!.. Не то убью!

Только этого ему не хватало! Руки у женщины оказались сильными, цепкими, а угроза расправы в её устах прозвучала весьма убедительно. Павел Петрович взмолился:

– Отпустите меня!..

– Не дождёсьсся! – дама была настроена весьма решительно.

– Но как я возьму стакан, если вы меня держите?!.. – он попробовал пробиться к её сильно замутнённому сознанию.

Женщина чуть ослабила хватку.

– За что пить будем?

– Как за что?.. – Троицкий растерялся. Он никак не ожидал, что от него потребуется тост. – Ну… За наше случайное и такое неожиданное знакомство, – нашёлся он. – За вас!.

– Молоток! – дама была весьма польщена. – Вот это я понимаю… Одно слово – интеллигент!.. Пей… – и она произнесла очень лестное, по её мнению, и неудобоваримое в приличном дамском обществе определение того, кто такой Павел Петрович. От неожиданности и смущения тот даже покраснел, но хозяйка этого не заметила. – Давай, чокнемся!..

Она потянулась к нему со своим стаканом и… потеряла бдительность: окончательно ослабила хватку. Троицкий не преминул этим воспользоваться, вырвался из её рук и стремглав кинулся вон из столь гостеприимного дома.

– Куда, паразит?!.. – завопила женщина. – Самогонку пролил, гад!..

Она схватила со стола самый большой огурец и запустила им вслед убегавшему гостю. Несмотря на изрядное подпитие, целкости рука её не утратила: толстый жёлто-зелёный овощ больно ударил Павла Петровича по затылку. Уже на улице, выбежав за калитку, он услышал, как вдогонку ему несутся такие идеоматические выражения, каких прежде, несмотря на солидный лагерный опыт, никогда прежде слышать не доводилось.

Подходя к дому художника, Троицкий почувствовал странное безпокойство. А когда вбежал в горницу с криком: "Иннокентий Олегович! Я милицию и "Скорую" вызвал!.." – понял, предчувствие не обмануло его. На полу по-прежнему лежал несчастный старик, а возле водопроводной трубы валялась разорванная тюлевая занавеска, которой, уходя, он связал руки бандита, но самого его… не было.

"Неужели удрал?!.." – мелькнула в голове тревожная мысль.

И тут на лбу у него выступил липкий холодный пот, и он ясно почувствовал за его спиной притаилась опастность.

– Кто здесь?.. – наигрануо бодро спросил он, и в то же мгновение услышал: сзади визгливо скрипнула половица!..

Какое счастье, что по этому дому нельзя пройти незамеченным!..

Павел Петрович обернулся. С кочергой, зажатой в огромный, побелевший от напряжения кулак, на него медленно двигался громила. Не отрывая взгляда от небритого, перекошенного злобой лица, Троицкий приготовился к самому худшему. То ли от его взгляда, то ли ещё почему, но убийца вдруг остановился. Они смотрели друг на друга. В упор. Долго смотрели. Павлу Петровичу показалось – целую вечность!.. Первым этого напряжения не выдержал бандит. Замахнувшись кочергой, он с утробным, звериным рыком бросился вперёд. Павел Петрович отпрянул в сторону! Кочерга в каком-то миллиметре просвистела рядом с его виском, а бандит, промахнувшись, по инерции пролетел мимо ещё каких-то полтора метра и со всего размаха ударился подбородком о край массивного дубового стола. Хруст сломанной челюсти слился с отчаянным воем раненого зверя.

А в эту самую минуту торжества в «Нефтехимике» завершались. Пионеры звонкими и безсмысленными до тошноты голосами прочитали литмонтаж из искарёженных стихов Маршака, Маяковского и Мариетты Шагинян…

– Благодаря товарищу Троицкому,Жизнь наша краше становится!..Его прославляет народВперёд, пионеры! Вперёд!..

Квартет работниц камвольного комбината спел частушки, что называется «со смыслом»

– Он детсадик открывал,Речь красивую сказал.Нам детсадик очень нужен.Вот бы нам такого мужа!..

Комсомольцы под музыку «Время, вперёд!» показали несколько гимнастических пирамид, после чего подарили юбиляру макет буровой установки. Малыши, наверное, из того самого детсадика, который помог открыть первый секретарь Горкома, очень трогательно сплясали «Барыню». Пожилой бухгалтер управления коммунального хозяйства спел арию Мефистофеля из оперы Гуно «Фауст». Хотя, признаться, было не совсем понятно, что означали в данной ситуации слова «люди гибнут за металл» и как должен был воспринимать их сам юбиляр? Как намёк или как руководство к действию?.. А между номерами художественной самодеятельности на сцену поднимались самые разнообразные «представители общественности», зачитывали длинные адреса в одинаковых кожаных папках и дарили подарки. Кто картину Верещагина-Суздальского, кто гэдэровский сервиз «Мадонна», кто копию Шадровского памятника «Булыжник – оружие пролетариата» почти в натуральную величину, а работники Краснознаменского хлебного комбината утёрли нос всем! Они подарили Петру Петровичу огромный пряник в виде его собственного профиля, чем вызвали бурю аплодисментов в зрительном зале. Правда, в несознательной части публики раздались нездоровые смешки. Эту нездоровую часть волновал вопрос: с какой части лица начнёт поедать своё изображение партийный руководитель города?.. С носа или с подбородка?.. К счастью, подобных циников в зале было меныниньство.

Одним словом, всё шло, как обычно. Как всегда!..

Среди всего этого торжествующего маразма Пётр был великолепен! Он улыбался скромной лучезарной улыбкой, был деликатен и строг, как и подобает солидному партийному функционеру. Наконец, на сцену вышел представитель обкома партии товарищ Кахетинский.

На него жалко было смотреть. Свою неприязнь к юбиляру он, конечно, скрыл, как-никак – опытный аппаратчик, но выразить искреннюю радость так и не сумел. Промямлил что-то про "выдающиеся заслуги" и "партийную совесть".

– Что ты там бубнишь?! – раздался из первых рядов партера недовольный начальственный баритон. – А ну-ка, дайте я скажу! – и на сцену поднялся высокий гость из Москвы товарищ Груздь. Как он очутился здесь, никто не знал, ведь Савва оставил его в гостинице в совершенно разобранном состоянии, а сейчас перед глазами честной публики предстал аккуратный, подтянутый, даже можно сказать шикарный ответственный товарищ. Да!.. Диву даёшься, как умеет пить в России партийное руководство!..

– Так вот, дорогие товарищи!.. Тут Товарищ Кахетинский общие слова говорил, а я человек дела и хочу сообщить вам, что, во-первых, Геннадий Андреевич прислал нашему юбиляру поздравительное письмо… Ты бы, Пётр Петрович, ознакомил народ.

– Я его в кабинете на столе оставил, – скромно потупившись, ответил Троицкий.

– Что ж, скромность украшает, – благодушно согласился Груздь. – Тогда я скажу: в Центральном комитете партии всерьёз рассматривается вопрос о переводе товарища Троицкого на работу в Москву!..

Что тут поднялось! Аплодисменты, крики восторга, наигранного возмущения: "А мы-то как же?!.." Одним словом, триумф!..

Когда медики прибыли в дом Верещагина-Суздальского, то помощь пришлось оказывать не только жертве нападения, но и погромщику тоже. На счастье, травма художника была не смертельной, как могло показаться на первый взгляд, а когда санитары подняли носилки, чтобы отнести его в карету «Скорой помощи», он даже на короткое время пришёл в сознание.

– Вы ещё здесь, молодой человек? Жаль… не удалось нам… на юбилее Петра Петровича… погулять… – еле слышно пробормотал он и, когда Павел взял его за руку, чтобы проститься, добавил. – Имейте в виду… куст сирени… я вам завещаю…

После отъезда "Скорой" за дело принялась милиция.

Пожилой коренастый человек в штатском коротко козырнул и представился:

– Майор Петров… Виктор Григорьевич.

Троицкий протянул ему своё удостоверение.

– А вы, стало быть, товарищ генерал, на юбилей к брату прибыть изволили? – полюбопытствовал милиционер.

– Можно сказать и так, – согласился Павел Петрович.

– Ай-ай-ай!.. Тараска! – обратился Петров к бандиту. – Ты что же это праздники уважаемым людям портишь?

– Вы его знаете? – удивился Троицкий.

– Мы с ним с детства знакомство водим. Тараска, ты как это сюда попал?!.. Тебе ж пятнашку дали!..

– Всё законно, начальник, – прошамкал окровавленным беззубым ртом уголовник. – Под амнистию попал.

Он засмеялся, если, конечно, это чавканье можно было назвать смехом.

– В честь скоро… сокоро… колетия Октябрьской революции! – он так и не смог выговорить порядкового номера самого главного государственного праздника страны. – Чист я!.. Чист… И ты на меня бочку не кати… Ничего у тебя не выйдэ!.. Зрозумил, начальник?..

– А вот в этом, Малыш, я сильно сомневаюсь, – покачал головой майор и обратился к Троицкому. – Павел Петрович, позвольте представить вам: Тарас Васильевич Шевчук по кличке Малыш. Почему Малыш?.. Из-за миниатюрных габаритов Тараса Васильевича, полагаю. Сколько у тебя судимостей, Тараска? Пять или шесть?