Справедливость силы - Юрий Власов

Весь этот большой спорт (явление, рожденное в значительной мере искусственно) оказался для меня (не распространяю свое мнение на других) купанием в нездоровых страстях. Впрочем, большой ли спорт виноват?.. В любом случае эти доказательств своего превосходства-от суженности жизни. Сам мир этих доказательств – в смраде, низменных побуждениях и потрафлениях инстинктам. И не хочешь, а тебя затаскивают в грязь. Слишком много животного будит эта жизнь, слишком близко пролегает она к животному.

В истинной жизни – жизни согласно природе и внутреннему смыслу – никогда не надо доказывать это "я", надо жить. Ты и есть доказательство всего.

Что до силы… она была и будет доказательством лишь для рабов по натуре, ибо только раба по натуре убедит и смирит сила. Это мое самое главное, стержневое убеждение.

С этим чувством я жил в спорте. Оно не сразу стало таким осознанным. Но уходил я с глубоким отвращением к прошлой жизни, с презрением к ее лживым божествам, с верой в первородство души и жизни по естественности чувств, святости человека.

В человеке два начала: духовное и животное. Отсюда двойственность его природы и, стало быть, все противоречия. Одно тянет в одну жизнь, проявляет себя больше; другое на время уступает… Случается, животное начало и руководит всей жизнью…

Все это старо, давно известно, но знание не делает тебя другим, не вносит мир в твою душу. Страсти и рассудок в непрерывном несогласии и борьбе. И так сложно прийти к миру в себе. Только чрезмерная усталость или громадная боль вдруг создает желанный покой – не покой, конечно, а видимость покоя…

Что до спорта… существует любовь, страсть – они выше благоразумия, расчетливости, выгод, инстинктов и болезненного, нарывного "я". Это великое, огненное и созидательное чувство. И я верю, что оно, и только оно, в основе всех подлинно великих свершений в спорте.

И еще о спорте, который называют большим.

Летом 1963 года я выступал на партийном собрании Центрального спортивного клуба армии и предложил всем ведущим спортсменам армии (и страны) обратиться в ЦК партии. Смысл обращения: тот спорт, которым мы занимаемся, не имеет ничего общего с любительским, тем более массовым, более того, он обирает массовый спорт… С другой стороны, так называемый большой спорт – откровенно профессиональный, беспощадный по своей сущности. И вывод: большой спорт в таком виде не нужен стране, его следует ликвидировать…

Это предложение вызвало негодование почти всех армейских спортсменов-коммунистов. Меня обвинили в том, что я разоружаю нашу идеологию перед буржуазной. Дело приняло такой оборот, что встал вопрос об исключении меня из партии. Доложили обо всем Н. С. Хрущеву, но он одобрил мою принципиальность, и это приостановило дальнейший разворот событий.

Потом я выступил точно с таким же предложением в ЦК ВЛКСМ. Мое выступление было третьим или четвертым – после него совещание сразу же закрыли… Я продолжал в интервью, рассказах высказывать сходные мысли и заработал ярлык человека, "враждебного нашему делу".

Мне заткнули рот – почти на двадцать лет…

Глава 260.

"Два самых сильных человека России – Хрущев и Власов пали почти в один день",– напишет японская газета. Именно тогда консервативная бюрократия лишила власти Хрущева.

"После поражения непобедимый Власов заявляет об отказе от дальнейших соревнований… 18 октября в 19 часов 45 минут (по японскому времени) окончилась безраздельная гегемония Власова. Когда оркестр готовился исполнить советский гимн, побежденный, такой спокойный, словно он был зрителем, поведал нам: "Это последний раз. Я не могу перенести того, чтобы быть вторым. Я хочу быть первым, только первым!""

Я слышал много отзывов об этом поединке. Мне приписывали слова, которые я не говорил; чувства, о которых знать, естественно, мог лишь я, и намерения, которые были вовсе мне чужды, но эти слова репортеру "Экип" я сказал. Когда я их прочитал, мне показалось сначала, что это – ложь. Но потом я все вспомнил…

Я стоял в коридоре. Еще не мог опомниться, когда меня начали фотографировать со всех сторон и засыпать вздорными, порой унизительными вопросами.

– Это организованный загон? – особенно настойчиво спрашивал через переводчика какой-то человек.

Я глянул: на пиджаке значок представителя прессы.

– Против вас сыграли свои, да? Это загон, да? – продолжал выкрикивать он.

Я только махнул рукой. Так хотелось сказать: "Отстаньте!"

Всем хотелось знать, какой я после поражения. Такое липкое, настойчивое любопытство!.. А там, в другом конце коридора, толпа окружила Жаботинского. Со мной почти никого, кроме нескольких журналистов. Им важно сделать материал похлеще, мне – любой ценой не выдать своего настроения. И тогда я произнес эти слова. Рэнэ Моизэ спрашивал на правах старого знакомого, и я ответил. Я подчинился первым чувствам, но только с одним желанием – не быть жалким, не показаться сломленным, побежденным. Я не верил, что есть в жизни такая сила, которая способна сломить меня. Убить– да, но сломить, приручить – нет, это исключено… Никто не заставит меня просить пощады – я в это верил, потому что это – моя суть. Сделать меня другим – значит убить меня. Я не могу иметь другое лицо, голос – это невозможно. Многому научила меня жизнь, но не отказу от себя и своих убеждений…

Какое-то время я не уходил. Нельзя дать и этот шанс журналистам. Завтра же все спортивные газеты напишут, будто я спасался бегством. Я улыбался и отвечал по возможности обстоятельно. Впрочем, улыбка была естественная. Все внутри окаменело, и мне, как это неправдоподобным ни покажется, очень многое представилось уже вздором, базарным и ненастоящим.

Я не стал дожидаться окончания Олимпийских игр и через день улетел в Москву.

Раз эта жизнь оборвалась – скорее начать новую. Прикидывал: когда у меня отнимут стипендию? Литературные заработки ничтожны. Как ни натягивал, а жить не на что. И все равно – надо начинать. Пора.

Глава 261.

Разве это книга о спорте – тренировках, поединках, рекордах, славе и обманах славы и славой?..

Это книга о людях и жизни. Люди строили что-то новое в жизни. Это новое не давалось и наказывало их. А люди не уступали, хотя и пригибались под поражениями и страданиями.

Это была обычная и необычная жизнь – маленький скол ее со своим характерным строем борьбы. Люди назвали этот ее скол Спортом, но это была все та же жизнь, точнее, было от одной необъятной жизни всех.

Особенность этой жизни, называемой Спортом, в том, что она развивается, главным образом, на виду у всех, и она очень короткая, гораздо короче той, что мы называем обычной, то есть жизнью всех.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});