Могучая крепость (ЛП) - Вебер Дэвид Марк

По большей части те, кто жаловался, не находили сочувствия у своих собратьев. Во-первых, их юные монархи были удивительно популярны среди своих подданных (кроме, конечно, Храмовых Лоялистов, большинство из которых ничего бы так не хотели, как видеть их мёртвыми, но нельзя же иметь всё). Во-вторых, большинство их подданных понимали, что правители империи, сражающейся за свою жизнь против других семидесяти или восьмидесяти процентов мира, могут при случае оказаться вынужденными изменить расписание. А, в-третьих, как прямое следствие необходимости время от времени менять расписание, Шарлиен провела в Теллесберге на три месяца больше, прежде чем уехать в Черайас.

Однако истинной причиной, по которой жалобщикам было довольно грубо велено заткнуться, была новость о том, что Императрица Шарлиен не только беременна, но и то, что наследник императорского престола родится прямо здесь, в Теллесберге. Ребёнок должен был стать не просто черисийцем, но «старым черисийцем» по рождению. Несомненно, королевская семья была бы слишком тактична, чтобы когда-либо сказать об этом, но все, кто имел значение, знали бы. Отсюда и происходила бурная волна аплодисментов, захлестнувшая сотни маленьких судёнышек, когда «Императрица Черисийская» свернула паруса и бросила буксирные тросы на галеры, ожидавшие, чтобы доставить её к причалу.

Вот тебе, Черайас!

* * *

— Знаете, если все наши Старые Черисийцы не перестанут злорадствовать, мы, скорее всего, получим гражданскую войну, — капризно сказал Рейджис Йеванс.

Граф Серой Гавани сидел в конце обеденного стола, глядя вдоль него на Кайлеба. Шарлиен сидела справа от Кайлеба, лицом напротив епископа Хейнрика Вейгнейра, а Бинжамин Райс сидел справа от епископа. Ражир Маклин, сидевший слева от императрицы, завершал званый ужин.

Который казался — особенно для Волны Грома и Серой Гавани — неизбежно неполным без Мерлина Атравеса, стоящего за плечом императора.

— О, конечно же, нет, Рейджис, — безмятежно отреагировал Вейгнейр на заявление Серой Гавани. Ему было около восьмидесяти лет, у него были белоснежные волосы и карие глаза, окружённые морщинками от улыбки. Его худощавое телосложение, сутулая осанка и выступающие вены на тыльной стороне ладоней создавали впечатление хрупкости, но на самом деле его здоровье было превосходным, а с его разумом всё было в порядке.

— О, нет, милорд? — Серая Гавань улыбнулся. — Возможно, вы не слышали то, что слышал я?

— Я слышал столько же злорадства — извините, чрезмерно радостных праздничных комментариев — сколько и вы, — ответил Вейгнейр. — Однако я уверен, что чизхольмцы Её Светлости никогда не обидятся понапрасну. В конце концов, — настала его очередь улыбнуться, — наследник может родиться здесь, в Теллесберге, но где был зачат ребёнок?

Глаза Серой Гавани расширились, он откинулся на спинку стула и долго смотрел на епископа. Затем он покачал головой.

— Вы знаете, мне это даже в голову не приходило. — Он снова покачал головой, с ошеломлённым выражением лица. — Господи боже! Они будут злорадствовать по этому поводу, не так ли?

— На самом деле, они уже, — сказал Кайлеб обречённым тоном. — Я имею в виду, злорадствуют. И говорят о таинственных «вещах» в чизхольмской воде или воздухе. — Он криво улыбнулся. — Я знаю, что каждый в Империи имеет законный интерес в обеспечении преемственности. Я это понимаю. Я даже сочувствую этому. Но я должен сказать вам, что начинаю чувствовать себя как какая-нибудь ценная скаковая лошадь или жеребец-дракон.

— И кем же это меня делает, могу ли я поинтересоваться? — спросила Шарлиен, положив одну руку на свой раздутый живот.

— Другой половиной уравнения? — невинно предположил Кайлеб, и она другой рукой ударила его по костяшкам пальцев.

— Вы видите, с чем мне приходится мириться? — спросила она у стола в целом, и в ответ раздался хор смеха.

— На самом деле, Ваша Светлость, — сказал Серая Гавань, и выражение его лица стало более серьёзным, — то, что ваш ребёнок был зачат в Чизхольме и родился в Старой Черис, вероятно, самое лучшее, что могло случиться. При всём уважении к деликатным чувствам Её Величества — и вашим собственным, конечно — это, должно быть, самая широко обсуждаемая беременность в истории обоих королевств. И, — его улыбка внезапно стала нежной, — подавляющее большинство ваших подданных рады за вас.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— И это, Ваша Светлость, абсолютная правда, — мягко сказал Вейгнейр. — Мы служим благодарственные мессы каждую среду днём в Теллесбергском Соборе с тех пор, как получили известие о вашей беременности. Их посещаемость очень высока. И многие из ваших подданных незаметно оставляют небольшие пожертвования — несколько монет здесь или там, иногда просто букетик цветов или небольшую записку, в которых говорится, как усердно они молятся за вас и вашего ребёнка. — Он покачал головой. — Я очень сомневаюсь, что какая-либо будущая мать в Черисийской истории когда-либо получала столько молитв и благословений, сколько получаете вы.

Шарлиен слегка покраснела, но твёрдо встретила его взгляд через стол, а затем слегка кивнула в знак согласия.

— На самом деле, — бодрый тон Волны Грома был тоном человека, намеренно меняющего настроение, — единственное, что мне кажется совершенно неправильным, это то, что Мейкел и Мерлин находятся где-то в другом месте.

Головы серьёзно кивнули, когда кто-то, наконец, произнёс это вслух. Сарая Гавань, единственный присутствующий человек, который не знал истинной истории молодой женщины по имени Нимуэ Албан, тем не менее, знал о «видениях» сейджина Мерлина. Он также знал, насколько близок стал Мерлин и с Кайлебом, и Шарлиен. Поэтому он не удивился, услышав, что Волна Грома поставил сейджина в один ряд с архиепископом.

— Я согласна, — сказала Шарлиен через мгновение, мягким голосом. Но потом она пожала плечами. — Я согласна, но мы все знали, что Мейкел, вероятно, не сможет вернуться из Корисанда вовремя, и мы ни за что не отпустили бы его туда без Мерлина. Не после того, что случилось с отцом Тиманом.

— Я не понимаю, как кто-то может винить ваши приоритеты, Ваша Светлость. — Голос Вейгнейра стал мрачным. — Убийство любого дитя Божьего — это печаль и ужас. Убийство кого-либо — особенно священника — таким отвратительным способом просто для того, чтобы запугать других и заставить их повиноваться, выходит за рамки горя и ужаса и превращается в мерзость.

На этот раз улыбок уже не было, потому что никто не мог не заметить намёка епископа.

Отчёты полностью подтвердили то, что случилось с врагами Жаспера Клинтана в Храме и Зионе, и, как только что сказал Вейгнейр, это вышло за рамки горя и ужаса к жестокости.

Тридцать один викарий был арестован, подвергнут Допросу, а затем Наказанию Шуляра. Включая Сэмила и Ховерда Уилсиннов, погибли тридцать три из трёхсот викариев Церкви Господа Ожидающего. Восьмерым из коллег-Реформистов Уилсиннов посчастливилось умереть во время Допроса; двадцать три были подвергнуты полному, отвратительному списку варварства, которого требовало Наказание перед их окончательной смертью в огне. На самом деле только шестнадцать прожили достаточно долго, чтобы быть сожжёнными, что казалось недостаточным милосердием.

Пятьдесят два епископа и архиепископа последовали за ними. Как и личный персонал почти каждого из осуждённых прелатов. Жены также были подвергнуты Допросу, и каждая из них была казнена, хотя Клинтан проявил «милосердие», приказав их просто повесить. Дети старше двенадцати лет строго «распрашивались». Большинство из них старше пятнадцати лет присоединились к своим родителям. Допросы и Наказания заняли более двух месяцев, и повергли Зион в шок.

В общей сложности почти две с половиной тысячи человек были арестованы и более тысячи четырёхсот мужчин, женщин и детей казнены. Выжившие младенцы и груднички были «милостиво пощажены Матерью-Церковью» и переданы на воспитание другим членам викариата. Дети старше четырёх лет — те, чьи жизни были пощажены — были отправлены в монашеские общины (большинство из которых были в Харчонге, который считался цитаделью ортодоксальности) с традициями сурового аскетизма и дисциплины.