На день погребения моего - Томас Пинчон

и впал в апатию, из которой его иногда выводили посреди ночи громкие крики из соседней комнаты.

— С вами там всё в порядке?

 К стене прижался мальчик лет пятнадцати с округлившимися глазами.

 —  Конечно, просто воюю с клопами.

  Он энергично вращал бровями и делал вид, что размахивает хлыстом:

—   Назад! Назад, кому говорю!

   Фрэнк достал кисет и сигаретную бумагу.

  — Ты куришь?

 — В основном гаванские сигары, но, думаю, не откажусь от одной из этих штуковин, которые вы сворачиваете.

Они некоторое время курили. Юлиус — так звали мальчика — приехал сюда из Нью-Йорка в рамках песенно-танцевально-комедийного турне по стране. Когда они приехали в Денвер, ведущая актриса забрала все их гонорары и ускакала в ночь.

— Хозяйка этого дома дружит с мистером Арчером, так что я вожу здесь его бакалейный фургон.

—  Видимо, эта компашка доставляет тебе неприятности?

 — Только когда я пытаюсь уснуть, — мальчик сделал вид, что дико озирается, его глаза вращались с невероятной скоростью. — Это старое проклятие шоу-бизнеса, видите ли. Вы хотите работать, о чем бы они вас ни попросили, вы отвечаете «да». Мне хватило безумия сказать мистеру Арчеру, что я умею водить фургон. Я до сих пор не знаю, как это делается, и теперь действительно сошел с ума.

— Здешние лошади хорошо запоминают дорогу. Готов биться об заклад, что твои могут дойти до Виктор и обратно без чьего-либо управления.

 —  Отлично, я избавлен от уймы работы во время следующей поездки.

—  Почему бы не узнать, не может ли он поручить тебе что-то другое?

—  Мне нужны деньги. Достаточно денег для того, чтобы вернуться как-то на старую добрую Восточную Девяносто-третью улицу.

 — Далеко же от дома ты забрался.

 — Достаточно далеко. А ты?

— Ищу маму, по последним сведениям, она здесь, в Крипл, я собирался тут осмотреться завтра. То есть в смысле — сегодня.

—   Как ее зовут?

  — Миссис Траверс.

— Мэйва? Она всего в паре кварталов отсюда, управляет кафе-мороженым «Рожок Амура» за домом Майерса.

— Ты мне голову морочишь? Леди вот такого роста, очень добрые глаза, иногда курит трубку?

— Да! Они приходит в лавку за каменной солью, горьким шоколадом и тому подобными вещами. Лучшая фруктовая вода с мороженым по эту сторону Скалистых гор. Надо же. Так это твоя мама? У тебя, должно быть, было чудесное детство.

— Ладно. Она всегда была на кухне, что-то готовила, меня не удивляет, что она научилась готовить еще и мороженое. Гораздо позже моего детства, конечно.

— Значит, вас ожидает угощение, мистер.

   Прежде чем он успел поцеловать ее для приветствия, она завела машину:

— Вишнево-абрикосовое — мороженое дня, звучит оригинально, но автоцистерна приезжает из Фруиты каждые два дня, еще много чего ожидается.

Они вышли через черный ход в переулок, Мэйва достала свою трубку из стержня кукурузного початка и набила ее коноплей.

  — Еще читаешь молитвы, Фрэнки?

 —  Не каждую ночь. И не всегда на коленях.

  — Лучше, чем я думала. Конечно, я молюсь за всех вас, всё время.

Кит слал простые письма из Германии. Риф никогда не писал особо много, но она думала, что он тоже где-то в Европе. Прежде чем могло бы прозвучать имя Лейк, на входной двери зазвенел колокольчик, и вошла состоятельная матрона с двумя дочерями — восьми и десяти лет. Мэйва положила трубку в безопасное место и занялась ими.

—  Детям рожки, миссис Траверс.

 — Секундочку, мэм. Лоис, какое очаровательное платье из пестротканого гринсбона, это новое?

   Девочка взяла свое мороженое и уставилась на него.

  — Потин, это твое, мороженое дня, оказалось и моим любимым тоже.

На лице младшей сестры промелькнула извиняющаяся улыбка, и она зашептала:

  — Нам не разрешают...

  — Потин.

Рожки лежали на мраморном прилавке. Женщина собрала дочерей, и они удалились, оставив за собой облако аромата дикой яблони.

  — Боюсь, я сказала что-то нереспубликанское.

 —  Ты часто с таким сталкиваешься, мама?

  — Достаточно часто. Не обращай внимания, я не обращаю.

  — Что происходит?

  — Что-то, о чем лучше не знать.

   Прощупывалось наихудшее:

— Владельцы шахты платят тебе. Вдовья компенсация, ежемесячный чек, и всё прекрасно.

 — Я одна из них уже довольно давно, Фрэнки.

—  Ты допускаешь это...

— Ни капли роскоши, если ты не заметил, — когда она рассмеялась, он увидел, что у нее не хватает нескольких зубов. — Сейчас для всех настали тяжелые времена, знаешь ли, даже для этих людей.

Он приблизительно представлял себе размеры оскорблений, которые ей приходилось сносить от респектабельных дам вроде той, что только что вышла за дверь, сколько городов и равнодушных закрытий некогда процветавших шахт ей пришлось пережить, сколько раздраженных жен остались без помощи и вымещали злость на Мэйве...

 Она пристально посмотрела на него, старый взгляд, чистый, как дым:

  — Слышала, ты поквитался с этим Слоутом Фресно.

— Так и знал, что ты что-то слышала. Странная вещь, мама: как раз, когда я его не искал, тут он мне и попался.

— Что-то направляет тебя, сынок. Молитвы, на которые ты обычно не находишь времени.

Наверное, она собиралась спросить: «А как насчет второго?». Но отвела глаза, начала мрачно суетиться вокруг кота, снова намеревавшегося упасть в восьмиквартовый морозильник, и Фрэнк догадался, что она тоже рада возможности не говорить о Лейк. Любая робкая попытка поднять эту тему вызывала подозрительные взгляды и выражение горя на лице Мэйвы, для него это было невыносимо.

Только однажды она упомянула Лейк — это было в его последний вечер в Крипл-Крик. Они пошли поужинать в отель «Националь», у Мэйвы был цветок и шляпа, новее всех, которые Френк когда-либо у нее видел, они говорили про Вебба.

—  Мы оба думали, что я собираюсь