Государи Московские: Ветер времени. Отречение - Дмитрий Михайлович Балашов

– полукруглый, увенчанный колоннадой балкон дворцового помещения – Триконха (залы с тремя абсидами), выстроенного императором Феофилом, при котором в Триконхе происходили приемы.

Силенциа́рий – один из придворных чинов кувуклия. В церемониях встречал проедра, прекращал возгласом «Повелите!» прием чинов и пр.

Синкли́т — высший орган управления в Византии (род совета министров при императоре).

Сино́д – высший административный и судебный орган при константипопольском патриархе. Синод подразделялся на секреты, во главе которых стояли: великий эконом (ведал финансами), сакелларий (ведал монастырями), скевофилакс (скифилакос), ведавший священными сосудами и одеяниями, и хартофилак. В ведении последнего были архив, канцелярия и переписка с иноземными церквами. Хартофилак (или хартофилакс) был первым заместителем патриарха, а его ведомство, секрет, самым важным.

Скарама́нгий (греч.) – широкая туника, верхнее служебное платье чиновников и самого царя, род вицмундира. У различных чинов одежды различались по цвету и золотым нашивкам.

Су́прядки — посиделки, зимние собрания молодежи, на которые женщины и девушки приходят с прялками. Туда же являются парни, затеваются песни и пляски.

Схо́лия – лекция, урок, ученый диспут.

Тамга́ – клеймо, печать, знак на товаре, также соответствующий таможенный налог.

Тарика́т и шариа́т – книги законов и религиозных установлений у мусульман.

Тимпа́н – майоликовое украшение.

Торки — кочевой народ, осевший на границе Киевской Руси и обрусевший еще до прихода монголов. Торчин — человек этого племени.

Убру́сец, убру́с — полотенце, а также платок (белый).

Уле́м – ученый, богослов, знаток и толкователь мусульманского религиозного права.

Фело́нец, фело́нь — верхняя одежда, риза священника. Малая фелонь – короткая риза причетников, коим не дано еще стихаря.

Фе́ма — административная единица (область) в Византийской империи.

Фиа́л — небольшая площадь перед дворцовою залой (триклином), расположенная ниже илиака и украшенная фонтаном (фиал — чаша).

Фила́к — царское казнохранилище (примыкало к Хрисотриклину).

Хиротони́я — посвящение (возведение) в духовный сан.

Хито́н — род широкой рубахи. Нижнее платье, сверх коего одевался в торжественных случаях скарамангий.

Хлами́да — род плаща с застежкой на правом плече. Царская хламида была усыпана драгоценностями и надевалась на торжественные приемы.

Хрисову́л – императорский указ, постановление, послание.

Хрисотрикли́н — Золотая палата. Приемный зал Большого дворца. Построена императором Юстином II, Куропалатой.

Чины — чиновники.

Че́шма — нагрудное украшение в конском уборе.

Ше́йх — «старец», глава общины, духовный глава племени, объединяющий светскую и религиозную власть.

Шемши́р – волшебный камень, добытый Соломоном для строительства храма. (Возможное значение – алмаз.)

Энко́мий — род византийского литературного произведения, прославляющий кого-либо.

Эте́рия – дворцовая гвардия византийских императоров.

Ям – селение, станция на дороге, где держали лошадей для перевозки пассажиров и почты. (Отсюда – ямщик.)

Материалы для этой книги, как и для предыдущих, готовила Н. Я. Серова. Приношу ей глубокую благодарность. Благодарю за разнообразное и значительное содействие в работе профессора Л. Н. Гумилева и члена-корреспондента В. Л. Янина, а также всех, кто так или иначе помогал мне в этом труде.

Д. Балашов

Отречение

Часть первая

Пролог

Чему может научить история, и может ли она научить чему-нибудь?

Читают о прошлом обычнее всего старики. Младости не свойственно, «пыль веков от хартий отряхая», вглядываться и вдумываться в дела людей, которые тоже ведь когда-то были и дерзки и молоды, но уже уснули, прошли, развеялись, и прах их истлел и смешался с прахом иных, таких же прошедших поколений, и кому и когда охота придет подумать о том, что в нас, в каждом, претворенная в соках земли, та же кровь и та же плоть и что в ветшающих памятях пращуров, книгах и храмах, развалинах городов и родных могилах доходит до нас тихая музыка былого, что дух отошедших к Творцу, «к началу своему», овеивает и нас, сиюминутных и бренных, коим, в свой черед, придет отзвенеть, отгулять и упокоиться в родимой земле?

И все же, и почему без памяти прошлого не живет, ничтожится, пылью растекаясь по лику земному, ни один народ?

Что в том, в отживающем прошлом, что в том для нас – молодых?

Ветхая плоть, кислый запах старости, отчаянно-беззащитные перед концом своим родные глаза? И ужас: как раздевать, как обмывать это уже неживое, глинисто-податливое тело? А потом – свежая земля и крест, либо обелиск, либо серая мраморная плита с надписью и фотографией? А потом – деревенское, городское ли кладбище, куда надо сходить «навестить бабушку» или уж совсем небылого, неясного, не виданного никогда прадеда, подчас и похороненного на чужбине, погибшего еще на германской, турецкой ли войне, и прапрапращуров, погибших под Москвою и Аустерлицем, на Кавказе, в Крыму, на Литовском рубеже, в сшибке с ногайцами или еще прежде того, на поле Куликовом, на Ждане-горе, на Немиге, на Калке, на неисчислимом множестве иных великих и малых рек, и полей, и холмов, – так что, пожалуй, без хотя бы капли крови, пролитой пращурами, нет, не наберешь и горсти земли на просторах великой России…

Ну и что? И помнить?! Помнить – нельзя. Нельзя тогда и жить. Не вместить эту череду, вереницу смертей в одно свое, и тоже бренное, бытие. Нет, не помнить! Но чуять сердцем, душою, когда дует холодный ветер, когда сырью, влагой, духом земли и травы, когда горечью несвершенных надежд и упрямою верой в бессмертие пахнут просторы холмистой равнины с синью лесов, с обязательной синью лесов, замыкающих дальний окоем! Когда ни словами сказать неможно, ни даже песней, но звенит, звенит и тонет в веках минувших минувшая юность земли!

А так – в тяжелой, украшенной резною медью кожаной книге, разгибая пожелтевшие плотные листы, прочесть список побед и перечень славных имен и отеплить сердце гордостью лет минувших… Быть может, тому, да, конечно, этому в первый черед учит история! Славе родимой земли. А ежели бесславию? А ежели пораженья и беды? А и то спросим: продолжает ли помнить народ, уходящий в ничто, о веках величия своего? Люди еще живут, еще ведется молвь на том, прежнем, великом языке, но уже и обедненном, и искаженном, а памяти уже нет, уже лишь смутные преданья проглянут в редких байках стариков… Народ исчезает с памятью своею. И уже другим и другой славе отданные, и словно бы и сами иными видятся реки, леса и холмы, и земля постепенно поглощает, окутывая и погребая в себе, памяти старины уставшего жить племени.

Так есть ли смысл в этом вечном обновлении земли? Есть ли высшая цель в постоянной гибели новых и новых народов?