Таинственный возлюбленный - Сеймур Джулия

Мария Луиза, приложив к телу святые мощи и отхлестав по щекам двух горничных, вызвала наконец своего личного секретаря.

При его появлении, которого пришлось немало подождать, она против обыкновения, не встала ему навстречу, но продолжала столь царственно восседать в своем широком роброне, что ни одно перо в ее прическе не дрогнуло.

— Перестань дуться, чичо, — начала она без обиняков, однако, стараясь сохранить в голосе твердость, — сделай же что-нибудь.

— Ах, вот как… — протянул Мануэль, пытаясь сообразить, куда на этот раз дует ветер. — Вы, собственно, о чем, Ваше Величество?

Мария Луиза скривилась от невольного предположения вариантов.

— О спасении родины, дон Мануэль.

— В таком случае не вижу никаких сложностей — я спасу Испанию… и вас! — сразу же оживился он. — Так вы даете мне полномочия?

— Оставь эти ненужные церемонии, все полномочия и так давно в твоих руках.

— Надеюсь, сейчас вам от меня ничего больше не нужно, Ваше Величество? — все же сузил глаза Годой.

Королева вспыхнула и отвернулась, отпустив его жестом.

— Давно бы так! — фыркнул премьер. Грядущий мир сулил ему неслыханные доходы и славу.

* * *

Эммануэлю Жозефу Сиейесу, бывшему аббату, прославившемуся на всю Францию брошюркой «Что есть третье сословие», написанной в форме катехизиса, а теперь серому кардиналу Директории, было уже далеко за сорок. На этот момент он был единственным оставшимся в живых знаменитым деятелем уже бесконечно далекой предреволюционной поры. Из всех, кто вместе с ним начинал пять лет назад политический переворот, не осталось в живых никого. Выжил лишь молчаливый Сиейес, перешедший кипящий поток, даже не замочив ног. Когда впоследствии его спрашивали, что он делал в те годы, когда старые товарищи один за другим отправлялись на гильотину, как всегда немногословный Сиейес отвечал просто: «Я оставался жив».

И вот этот Сиейес, самый знаменитый член Директории, получил витиеватое послание испанского фаворита дона Мануэля Годоя, в котором председатель Королевского совета Испании предлагал Франции возможность заключения военного союза. Прочитав это послание, верный себе Сиейес молча передал его главнокомандующему вооруженными силами Франции Баррасу. В торжественном молчании Сиейеса было столько значительности, что Баррас воспринял его жест как руководство к незамедлительному действию.

При всех неисчислимых пороках и недостатках Барраса ему нельзя было отказать ни в энергии, ни в решительности. Аристократ по рождению, он начинал свой жизненный путь традиционной для дворянина службой в армии. Получив чин лейтенанта, он участвовал в индийской экспедиции. Однако сами военные действия и все, что с ними связано, ему не понравились. Гораздо более привлекали его интриги и возможность безоглядного прожигания жизни. Поэтому, бросив службу в армии, он предпочел окунуться в гущу парижских событий, став, в конце концов, одним из наиболее видных вождей революционного движения.

Баррас немедленно вызвал к себе генерала Периньона, как раз ожидавшего аудиенции у военного министра.

— Генерал, что можете вы сообщить мне о доне Мануэле Годое? Что это за птица?

— Ах, гражданин Баррас, Годой — попросту говоря, любовник испанской королевы и в качестве такового сейчас является едва ли не главным человеком в испанском государстве.

— Небось красавчик, — хмыкнул Баррас, всегда очень трепетно относившийся к своей внешности и постоянно сравнивавший себя с другими.

— Да, ничего не скажешь, хорош. И совсем еще мальчишка. Всего пару лет назад он был только лейтенантом королевских гвардейцев. Королева очень быстро сделала из него фельдмаршала и своего личного секретаря. А при идиотизме ныне здравствующего испанского короля оказалось недалеко и до председателя Королевского совета.

— Так значит, христианнейший король по сравнению с этим молодчиком ничто не только в постели?

— Вы угадали, гражданин Баррас. Дело зашло даже дальше: говорят, что младший инфант — вылитая копия красавчика-премьера.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

— И сколько же лет этому счастливому отцу?

— Двадцать семь.

— Славный возраст.

— Я слышал, он прекрасно играет на гитаре, поет и ловко выделывает двадцать два коленца в каком-то старинном испанском танце.

— Любопытно. А как, генерал, можно ли доверять этому ферту? Не игрушка ли он в чьих-либо умелых руках?

— Нет, гражданин Баррас, этот молодой человек — не игрушка. Я бы даже сказал, что сейчас — это единственное лицо в Испании, которое обладает реальной властью. Я уже давно варюсь в этом испанском котле и точно знаю, что все в Мадриде делается только через Годоя. Именно поэтому на этого молодого человека у меня уже готово досье. Желаете ознакомиться? — И генерал протянул Баррасу изящно исписанный лист.

Главнокомандующий принялся читать.

«Дон Мануэль Годой, герцог Алькудиа, личный секретарь королевы и председатель Королевского совета Испании невысок ростом, строен, красив; волосы светлые вьющиеся, глаза голубые; вспыльчив, любвеобилен. Граф встает рано и с утра отдает приказания шталмейстерам и слугам на весь день. В восемь часов он отправляется в манеж своего загородного дома; каждое утро в девять часов принимает там королеву, с которой совершает верховую прогулку. Герцог Алькудиа — прекрасный наездник. Если король успевает возвратиться с охоты, он присоединяется к ним. В одиннадцать часов герцога Алькудиа ожидают многочисленные посетители по самым разнообразным вопросам. За четверть часа он успевает отпустить всех, после чего начинается официальный туалет в присутствии десятка благородных дам и лучших музыкантов. В час дня герцог отправляется в королевский дворец, где у него имеется особая квартира со столовой, кабинетом и спальней. Он присутствует на официальном обеде короля в качестве камергера. После обеда удаляется в свои личные апартаменты, расположенные непосредственно под покоями королевы. У себя герцог Алькудиа обедает в присутствии королевы, спускающейся к нему по потайной лестнице. Король тем временем вновь выезжает на охоту. Около семи часов вечера герцог Алькудиа отправляется с докладом к королю. В восемь часов он снова возвращается к себе домой, где его ждут многочисленные просительницы всех званий и состояний. Вечером на Таинственный возлюбленный аудиенцию к Годою допускают только женщин. За женскую ласку через него можно получить любой пост в Испании. Соломы, передняя и коридоры бывают полны женщинами всех возрастов и сословий, обычно от 200 до 300. Выходят дамы, как правило, с помятыми прическами и другими неаккуратностями в туалете. Дипломатам Годой охотно рассказывает об этих приемах, не утаивая ни имен, ни подробностей. Разбор подобных прошений отнимает у него обычно около двух часов. Своих советников он приглашает к десяти, и только в это время начинается настоящая работа. Все текущие дела он разрешает быстро и без задержки. На письма, не требующие особого разбирательства, отвечает в тот же день. Ум у него быстрый и точный. Долго заниматься делами не любит, но меткость суждений смягчает зло, происходящее из-за недостатка времени, отведенного на работу.

Жалованье Годоя превышает жалованье всех юристов Испании, вместе взятых, а таковых сегодня в Испании более пятнадцати тысяч».

— Ну что же, этот дон Мануэль Годой, несмотря на молодость, справляется со своими тяжелыми обязанностями весьма неплохо, — улыбнулся Баррас.

— Да, гражданин Баррас. Такому управляющему мог бы позавидовать любой королевский дом в Европе.

— Судя по этому досье, у вас стоящие осведомители в Эскуриале.

— Осведомитель. И стоит он действительно немало. Золотая голова, хотя и сущий ракалья. Он…

— Так о чем вы собирались поговорить со мной, генерал?

— Гражданин Баррас, как вы сами изволили убедиться, этот Годой не такой легкий орешек, как может показаться человеку поверхностному. Боюсь, он так и не отступит в своих условиях, а потому не вижу смысла еще чего-то ждать…