Пуговица - Ирен Роздобудько

Ей нужен был толчок, идея, ради которой она могла бы оторваться от уютного домашнего мирка. И моя идея ей понравилась. Она даже захлопала в ладоши и тут же начала собирать свои прибамбасы для рисования, хотя до начала биенале оставалась еще неделя.

Выглядело это творческое мероприятие приблизительно так: где-то у подножия гор разбивался «художественный городок». Ставились палатки для участников, возводился импровизированный вернисаж под огромным брезентовым тентом. Две недели молодые дарования работали на пленэре, выставляя свои старые и новые работы на продажу. Сюда же на автобусах время от времени привозили журналистов, телевизионщиков, искусствоведов и даже иностранцев-коллекционеров.

— Это будет дурдом, — пояснила мне Лика, — застолья до утра. Какое там рисование? Так, профанация…

— Не преувеличивай. А если будет плохо — то хоть побудешь на природе, подышишь свежим воздухом, отдохнешь от меня, дурака… А я приеду тебя проведать. И мы будем будем гулять в горах!

Тут меня передернуло, и я замолчал…

5

Люблю сентябрь. В этом году он был особенно теплым и каким-то вкусным — воздух, пропитанный запахом кофе, под вечер приобретал еще и густой лиственный аромат с привкусом хризантем. Лика уезжала рано утром, с последней группой. Накануне я договорился с ребятами, что они возьмут ее принадлежности с собой, у меня в день отъезда была уйма важных дел, и я не мог ее проводить. А так Лике не пришлось тащить на себе тяжелый этюдник.

Утром мы пили кофе, и я пытался втолкнуть в нее хотя бы кусочек бутерброда, но она категорически отказывалась.

— Ну что, собственно, происходит? — спрашивал я. — Пару недель отдохнешь от дома, от меня… Другая бы радовалась…

— Никогда не говори так — «другая». Я не знаю, что делали бы другие, но мне без тебя плохо. Как будто потеряла какой-то важный орган — руку, например, или ногу. Ты бы смог ходить с одной ногой?!

— Купил бы костыли! — улыбнулся я.

— Ты шутишь, а я — серьезно…

Я вызвал такси. В прихожей осторожно застегнул мои любимые пуговицы на ее курточке.

— Этот ангел тебя обожает, этот — защитит, этот — сохранит, а этот немного сердится, — приговаривала она, пока я возился с застежками.

Я немного волновался, будто она и правда была маленьким ребенком. Но с каждой застегнутой пуговицей во мне поднималась едва ощутимая волна радости оттого, что она уезжает, что я смогу побыть один, ПОПРОБУЮ побыть один, без нее. Конечно, я не произнес этого вслух, она бы обиделась.

Уже стоя на пороге, Лика обхватила мою шею руками и замерла.

— В конце концов, — не выдержал я, — не хочешь ехать — оставайся! А то получается, что я тебя на каторгу отправляю! Черт знает что!

Она отстранилась и улыбнулась:

— Все, все! Я побежала!

— О Господи, — спохватился я, — а деньги?!

Быстро вернулся в комнату, выгреб из ящика пачку купюр и протянул Лике.

— Зачем столько?

— Возьми на всякий случай! Вдруг тебе там что-то не понравится — поселишься в гостинице. В конце концов, вернешься на самолете.

Она сунула деньги в карман джинсов и быстро закрыла за собой дверь. Из окна я проследил, как она села в такси, а потом, как старушка, послал вдогонку крестное знамение…

6

Я остался один. Особого облегчения не почувствовал. Выпил еще одну чашку кофе и начал собираться на встречу. Действовал почти механически. Мысли работали совершенно в другом направлении. Впервые за два года я был один. Может быть, пришло время встретиться с Лизой? Но — зачем?.. Не собирался же я заняться прелюбодеянием! Но мне все больше и больше хотелось хоть как-то заявить о себе, напомнить о том, что я, в отличие от нее, никогда не забывал. Может быть, даже наказать, заставить захлебнуться всем ужасом ситуации, как им захлебнулся я в тот момент, когда она появилась в полумраке прихожей. Да, именно так. Мне стоило бы поставить жирную точку в этой истории, чтобы больше никогда не сидеть за их елейным семейным столом.

Я быстро завершил переговоры, заглянул в «Суок», заправился для храбрости двумя рюмками коньяку и набрал номер ее мобильного телефона.

Вначале я доложил, что Лика уехала, отчитался, как она была одета и что взяла с собой, ответил еще на несколько дурацких вопросов. А потом предложил встретиться для «важного разговора». Она удивилась.

— Хорошо… Приезжайте к нам. У меня есть два часа свободного времени…

Только не у них, подумал я. Приглашение в ресторан тоже выглядело бы странным.

— Что-то не так? Что случилось? Может быть, подъехать к вам? — заволновалась Лиза.

Я предложил взять такси и подхватить ее на перекрестке через полчаса. Она согласилась. Я еще успевал заскочить в ближайший супермаркет — не угощать же ее вчерашним борщом!

В моей голове творилось бог знает что… Если я собираюсь вылить на нее всю черноту моего двадцатилетнего ада — зачем я, как заправский соблазнитель, нагреб шампанского, мартини и всяких красивых консервных баночек? Если же моей целью было достижение именно этой цели — каким же негодяем я буду выглядеть в ее глазах!

Я заметил ее издали, и сердце запрыгало, как мячик на резиновой нити. Она, как всегда, выглядела элегантно. Узкое черное платье (странно, но одежды другого цвета я на ней не помнил, за исключением белого купальника, в котором она лежала у бассейна сто лет назад), туфли на шпильке, гладко зачесанные назад волосы. Она кивнула мне без малейшего намека на любезность и села на переднее сиденье. Я смотрел на тонкую прядь волос, выбившуюся из безукоризненной прически, и жадно вдыхал нежный аромат духов — тех самых: она не меняла своих вкусов.

«Лиза, неужели это — ты? — хотелось прошептать мне в этот строгий затылок. — Я думал о тебе всю жизнь. Что мне делать теперь? Скажи сама. Как ты скажешь — так и будет…»

7

В лифте мы поднимались молча. Я кожей чувствовал ее пренебрежение, ее равнодушие и нежелание погружаться в проблемы, из-за которых я осмелился отнимать у нее время.

Я долго не мог вставить ключ в замок и даже был бы рад, если бы он сломался. Я робел так, будто мне не тридцать восемь, а восемнадцать, как тогда… Она вошла в квартиру, по-хозяйски прошлась по комнатам, заглянула на кухню, наверное, оценивая, насколько уютен этот дом. После отъезда Лики здесь царил некоторый беспорядок, на столе еще стояли две чашки, валялся надкушенный бутерброд.

— Я тут кое-что купил… — виновато сказал я и зашуршал пакетами, вынимая продукты и бутылки. — Сейчас сварю кофе…

— Не стоит. У меня совсем мало времени, — сказала она, присаживаясь на стул и доставая из сумочки сигареты. — У вас здесь довольно мило. Можно я еще пройдусь?

— Конечно!

Я был рад, что она на какое-то время оставила меня одного. Быстро убрал чашки и выбросил бутерброд, протер стол, расставил на нем все, что купил, включил кофеварку.

— Хороший дом, — заметила Лиза, вернувшись. — Откровенно говоря, не ожидала… Так о чем же вы хотели со мной поговорить? О Лике?

Я вздрогнул, будто мне за шиворот вылили холодную воду.

— Нет… Может быть, мартини? — предложил я, понимая, что с каждой минутой теряю смелость и желание о чем-то говорить. А если это так, то мое приглашение будет выглядеть совершенно дурацким.

— Хорошо, — согласилась она и закурила, переплела ноги и откинулась на спинку стула. Ее любимая поза. Я разлил мартини и сел напротив.

…Сколько раз я представлял себе эту минуту! Сколько раз воскрешал в памяти тот красный огонек, сверкнувший передо мною в конце ночной аллеи! Мы сидели почти так же, только теперь между нами стояла железобетонная стена. И ее имя было почти одинаково дорого нам обоим… Только я знал об этом, а она — нет. Мне было больно, а она спокойно курила и смотрела на меня насмешливыми, слегка прищуренными глазами — темными и глубокими, как на портретах фламандских мастеров.

Согласно всем известным теориям, включая и мои исследования манипулятивных систем, по всем правилам мужской логики и в полном соответствии со здравым смыслом, я должен был испытывать усталость и равнодушие. Теоретически я мог все разложить по полочкам: восемнадцатилетний сопляк, не очень-то опытный в любовных утехах, в период гормональной активности встречает свою первую любовь и… Дальше все было ясно, если учесть и психологические особенности самого сопляка. В принципе, от этого излечиваются. Если очень захотеть…

Я смотрел на нее, пытался найти в ее лице нечто, что заставило бы меня остановиться, подумать о всей несуразности положения — и видел, что она по-прежнему загадочна и притягательна. Как назло, в памяти всплыло сегодняшнее высказывание Лики: «Ты бы смог жить с одной ногой?» Все эти годы я именно так и жил. Лиза была утраченным органом, меня мучили фантомные боли. И теперь, когда она снова оказалась рядом, я не мог просто так отпустить ее.