Слишком большие, чтобы рухнуть. Инсайдерская история о том, как Уолл-стрит и Вашингтон боролись, чтобы спасти финансовую систему от кризиса и от самих себя - Эндрю Соркин

Полсон начал так, будто это был дружеский звонок, отлично понимая, что ступает по тонкой грани между регулятором и посредником в сделке. Тем не менее он быстро перешел к обсуждению ситуации Lehman Brothers. «Если бы вы решили участвовать, одно ваше имя уже успокоило бы рынок», – сказал он, стараясь не слишком сильно настаивать. В то же время он завуалировано дал понять, что не собирается поручаться за бухгалтерию Lehman – в конце концов, в течение многих лет Баффет слышал от него как высшего должностного лица в Goldman критику других фирм, которые, по его мнению, были слишком агрессивны как в инвестициях, так и в бухгалтерии.

После многих лет дружбы Баффет знал код Полсона: его было трудно завести, и, если он очень хотел чего-то, он бы так прямо и сказал. Сейчас он чувствовал, что Полсон не слишком сильно нажимает. Собеседники обещали оставаться на связи и пожелали друг другу спокойной ночи.

Баффет вернулся к рассмотрению отчета Lehman. Всякий раз, когда у него появлялась озабоченность какой-то цифрой, он отмечал номер страницы на обложке доклада. Менее чем за час обложка была заполнена десятками номеров страниц. Это был красный флажок, поскольку у Баффета имелось простое правило: он не может вкладывать средства в фирму, к которой у него так много вопросов, даже если на них есть предполагаемые ответы. Он прервался, решив, что вряд ли будет инвестировать.

В субботу утром, когда перезвонил Фулд, быстро обнаружилось, что существует проблема помимо соображений Баффета. У Фулда и Каллан сложилось впечатление, будто Баффет попросил 9 % дивидендов и ордера «до 40», что значило бы, что цена исполнения ордера будет на 40 % выше текущей. Баффет, конечно, думал, что ясно дал понять: ценой исполнения ордера будет 40 долларов за акцию, всего на пару долларов выше текущей цены. Мгновение все они говорили одновременно, как если бы были Эбботом и Кастелло со скетчем Who’s on First? Они не поняли друг друга, и Баффету показалось, что это кстати. Переговоры завершились.

Сидя за своим столом в Нью-Йорке, раздраженный Фулд сказал Каллан, что считает предложение Баффетта неоправданно дорогим и что они должны искать других инвесторов.

К утру понедельника Фулду удалось привлечь 4 млрд долларов в конвертируемых привилегированных акциях по ставке 7,25 % и 32 % премии за конвертацию от группы крупных инвестиционных фондов, уже имевших долю в Lehman. Это было гораздо выгоднее, чем предложение Баффета, но деньги не несли с собой той уверенности, которую породили бы инвестиции от него.

Тем же утром Фулд позвонил Баффету, чтобы сообщить об успехе в сборе средств. Баффет поздравил его, но про себя задался вопросом, использовал ли Фулд его имя, чтобы облегчить сборы.

Хотя Баффет не поднимал эту тему, он считал занятным то, что Фулд никогда не упоминал о важной новости прошедших выходных: «Lehman пострадал от мошенничества на 355 млн долларов». Lehman был обманут на 355 млн двумя сотрудниками в банке Marubeni в Японии, которые, по-видимому, использовали поддельные документы и подставных лиц, чтобы совершить преступление.

Это еще раз напомнило Баффету о Salomon – тот эпизод, когда Джон Гутфройнд и юристы Salomon не сказали ему, что фирма была вовлечена в крупный скандал, связанный с искусственным занижением цены на аукционах по размещению казначейских векселей, скандал, который почти уничтожил фирму.

Таким людям просто нельзя доверять.

Глава третья

2 апреля 2008 года, в среду вечером, взволнованный Тимоти Ф. Гайтнер спустился по эскалатору[118] к главному вестибюлю аэропорта Reagan National в Вашингтоне. Он только что прибыл на шаттле US Airways из Нью-Йорка, и его водителя, который обычно ждал его снаружи зоны безопасности, нигде не было.

– Где он, мать его? – набросился Гайтнер на своего главного помощника Кальвина Митчелла, который прилетел вместе с ним.

Гайтнер, молодой президент Федерального резервного банка Нью-Йорка, редко выказывал раздражение, но сейчас он был определенно зол. Прошло менее трех недель с тех пор, как он в последний момент заключил сделку, спасая Bear Stearns от банкротства, и завтра утром он должен будет впервые объясняться перед Комитетом Сената по банкам, а заодно и перед всем миром. Нужно, чтобы все шло отлично.

– Никто не отвечает, – пробормотал Митчелл, давя на кнопки телефона в поисках водителя.

Федеральная резервная система обычно высылала за Гайтнером, который уже успел привыкнуть к жизни внутри крупнейшего банка мира, специальную бронированную машину. Его жизнь была распланирована до минуты, что вполне устраивало его пунктуальную, требовательную и абсолютно запрограммированную личность. Он прилетел в столицу накануне слушания именно из опасений, что случится что-то вроде накладки с водителем.

По дороге он изучал текст выступления, с которым возился всю неделю. Был один момент, который он хотел донести совершенно однозначно, и он перечитывал соответствующее место снова и снова. По его мнению, Bear Stearns не был просто изолированной проблемой, как, казалось, считали все. Как бы непопулярно ни звучали его слова, он намеревался подчеркнуть, что Bear Stearns – с его высокой долговой нагрузкой, практически ежедневной потребностью занимать для того, чтобы просто оставаться в бизнесе, с его сделками, заключенными с сотнями других учреждений, – был гораздо более серьезной проблемой, стоящей перед всей финансовой системой страны.

«Наиболее важным является системный риск: если такая динамика не ослабнет, результатом будет возросшая вероятность массовых банкротств, тяжелого и затяжного ущерба финансовой системе и в конечном счете экономике в целом,[119] – писал он. – Это не теоретическая угроза, и это не та проблема, которую рынок может решить самостоятельно». Он продолжал работать, пользуясь раскладным столиком, и делал заметки почти до самой посадки самолета.

В течение выходных именно он, а не его начальник Бен Бернанке, как сообщала пресса, был тем, кто удерживал Bear на плаву, сконструировав государственную гарантию на 29 млрд долларов[120], что наконец убедило Джейми Даймона из JP Morgan взять на себя обязательства фирмы. Гарантия защищала кредиторов Bear и его контрагентов – тысячи инвесторов, которые торговали с фирмой, – предотвращая серьезный удар по мировой финансовой системе. По крайней мере это было то, что Гайтнер хотел рассказать сенаторам.

На слушаниях члены Комитета по банкам не обязательно станут рассматривать ситуацию так же – более вероятно, в отношение Гайтнера они будут настроены скептически, если не открыто враждебно. Они воспринимали сделку Bear как часть серьезного и не обязательно популярного изменения политики. Гайтнер уже бывал предметом язвительной критики, и, учитывая масштаб вмешательства, это должно было повториться. Что, однако, не делало менее возмутительной необходимость выслушивать, как политики бросаются термином «моральный риск», будто они услышали о нем только вчера.

К сожалению, это был не просто хор невежественных и неосведомленных, критически настроенных по отношению к сделке людей. Даже друзья и коллеги, такие как бывший председатель Федрезерва Пол Волкер, сравнивали спасение Bear с печально известным отказом[121] федерального правительства прийти на помощь терпящему финансовое бедствие Нью-Йорку в 1970-е (что было увековечено в классическом заголовке New York Daily News «Форд – городу: ‘Умри!’»[122]). Более компетентные оценки были примерно такими: Федеральная резервная система никогда раньше не выделяла кредитов такого огромного размера частному сектору. Почему, собственно, необходимо вмешаться именно в этом случае? В конце концов, под ударом оказались не невинные рабочие, а высокооплачиваемые банкиры, которые приняли на себя слишком высокие риски. Или Гайтнера и, как следствие, американский народ принимают за идиотов?

Сторонники Гайтнера, как правило, были людьми, у которых уже имелись основания быть знакомыми с тяжелым состоянием финансовой отрасли. Ричард Фишер, коллега Гайтнера из Федерального резервного банка Далласа, послал ему и-мейл: «Illegitimi non carborundum – не позволь ублюдкам победить себя».

Как бы ему ни хотелось, Гайтнер не намеревался объявлять в Сенате США, что удивлен кризисом. Из своего кабинета на вершине каменной крепости, которая и была Федеральным резервным банком Нью-Йорка, Гайтнер на протяжении многих лет предупреждал, что взрывной рост кредитных производных – различных форм страхования, которые могли купить инвесторы, чтобы защитить себя от банкротства торгового партнера, – способен сделать их более, а не менее уязвимыми из-за возможного эффекта домино. Бум на Уолл-стрит не может продолжаться постоянно, неоднократно утверждал он, и должны быть приняты необходимые меры предосторожности. Он подчеркивал это снова и снова, но разве кто-нибудь слушал? По правде сказать, никто за пределами финансового мира не был особенно обеспокоен тем, что говорил президент Федерального резервного банка Нью-Йорка. Был только Гринспен, Гринспен, Гринспен, прежде чем стал Бернанке, Бернанке, Бернанке.