Неоригинальный - Владимир Викторович Николенко

на тебя особенно… много чего наговорил.

Ганя (в истерике). Ты не могла узнать?

Варя. Да где уж тут! Он и сам-то вряд ли понимал, что говорил, а, может, мне и не передали всего.

Ганя схватился за голову и побежал к окну; Варя села у другого окна.

Варя. Смешная Аглая, останавливает меня и говорит: «Передайте от меня особенное, личное уважение вашим родителям; я наверно найду на днях случай видеться с вашим папашей». И этак серьезно говорит. Странно ужасно…

Ганя. Не в насмешку? Не в насмешку?

Варя. То-то и есть что нет; тем-то и странно.

Ганя. Знает она или не знает про старика, как ты думаешь?

Варя. Что в доме у них не знают, так в этом нет для меня и сомнения; но ты мне мысль подал: Аглая, может быть, и знает. Одна она и знает, потому что сестры были тоже удивлены, когда она так серьезно передавала поклон отцу. И с какой стати именно ему? Если знает, так ей князь передал!

Ганя. Не хитро узнать, кто передал! Вор! Этого еще недоставало. Вор в нашем семействе, «глава семейства»!

Варя (рассердившись). Ну, вздор! Пьяная история, больше ничего. И кто это выдумал? Лебедев, князь… сами-то они хороши: ума палата. Я вот во столечко это ценю.

Ганя. Старик – вор и пьяница, я нищий, муж сестры ростовщик, – было на что позариться Аглае! Нечего сказать, красиво!

Варя. Этот муж сестры, ростовщик, тебя…

Ганя (перебил). Кормит, что ли? Ты не церемонься, пожалуйста.

Варя (спохватилась). Чего ты злишься? Ничего-то не понимаешь, точно школьник. Ты думаешь, всё это могло повредить тебе в глазах Аглаи? Не знаешь ты ее характера; она от первейшего жениха отвернется, а к студенту какому-нибудь умирать с голоду, на чердак, с удовольствием бы побежала, – вот ее мечта! Ты никогда и понять не мог, как бы ты в ее глазах интересен стал, если бы с твердостью и гордостью умел переносить нашу обстановку. Князь ее на удочку тем и поймал, что, во-первых, совсем и не ловил, а во-вторых, что он, на глаза всех, идиот. Уж одно то, что она семью из-за него перемутит, – вот что ей теперь любо. Э-эх, ничего-то вы не понимаете!

Ганя (загадочно). Ну, еще увидим, понимаем или не понимаем, только я все-таки бы не хотел, чтоб она узнала о старике. Я думал, князь удержится и не расскажет. Он и Лебедева сдержал; он и мне не хотел всего выговорить, когда я пристал…

Варя. Стало быть, сам видишь, что и мимо его всё уже известно. Да и чего тебе теперь? Чего надеешься? А если б и оставалась еще надежда, то это бы только страдальческий вид тебе в ее глазах придало.

Ганя. Ну, скандалу-то и она бы струсила, несмотря на весь романизм. Всё до известной черты, и все до известной черты; все вы таковы.

Варя (вспылила). Аглая-то бы струсила? (презрительно поглядев на брата) а низкая, однако же, у тебя душонка! Не стоите вы все ничего. Пусть она смешная и чудачка, да зато благороднее всех нас в тысячу раз.

Ганя. Ну, ничего, ничего, не сердись.

Варя. Мне мать только жаль, боюсь, чтоб эта отцовская история до нее не дошла, ах, боюсь!

Ганя. И наверно дошла.

Варя было встала, чтоб отправиться наверх к Нине Александровне, но остановилась и внимательно посмотрела на брата.

Варя. Кто же ей мог сказать?

Ганя. Ипполит, должно быть. Первым удовольствием, я думаю, почел матери это отрапортовать, как только к нам переехал.

Варя. Да почему он-то знает, скажи мне, пожалуйста? Князь и Лебедев никому решили не говорить, Коля даже ничего не знает.

Ганя. Ипполит-то? Сам узнал. Представить не можешь, до какой степени это хитрая тварь; какой он сплетник, какой у него нос, чтоб отыскать чутьем всё дурное, всё, что скандально. Ну, верь не верь, а я убежден, что он Аглаю успел в руки взять! А не взял, так возьмет. Рогожин с ним тоже в сношения вошел. Как это князь не замечает! И уж как ему теперь хочется меня подсидеть! За личного врага меня почитает, я это давно раскусил, и с чего, что ему тут, ведь умрет, я понять не могу! Но я его надую; увидишь, что не он меня, а я его подсижу.

Варя. Зачем же ты переманил его, когда так ненавидишь? И стоит он того, чтоб его подсиживать?

Ганя. Ты же переманить его к нам посоветовала.

Варя. Я думала, что он будет полезен; а знаешь, что он сам теперь влюбился в Аглаю и писал к ней? Меня расспрашивали… чуть ли он к Лизавете Прокофьевне не писал.

Ганя (злобно засмеявшись). В этом смысле неопасен! Впрочем, верно что-нибудь да не то. Что он влюблен, это очень может быть, потому что мальчишка! Но… он не станет анонимные письма старухе писать. Это такая злобная, ничтожная, самодовольная посредственность!.. Я убежден, я знаю наверно, что он меня пред нею интриганом выставил, с того и начал. Я, признаюсь, как дурак ему проговорился сначала; я думал, что он из одного мщения к князю в мои интересы войдет; он такая хитрая тварь! О, я раскусил его теперь совершенно. А про эту покражу он от своей же матери слышал, от капитанши. Старик, если и решился на это, так для капитанши. Вдруг мне, ни с того ни с сего, сообщает, что «генерал» его матери четыреста рублей обещал, и совершенно этак ни с того, ни с сего, безо всяких церемоний. Тут я всё понял. И так мне в глаза и заглядывает, с наслаждением с каким-то; мамаше он, наверно, то же сказал, единственно из удовольствия сердце ей разорвать. И чего он не умирает, скажи мне, пожалуйста? Ведь обязался чрез три недели умереть, а здесь еще потолстел! Перестает кашлять; вчера вечером сам говорил, что другой уже день кровью не кашляет.

Варя. Выгони его.

Ганя. Я не ненавижу его, а презираю. Ну да, да, пусть я его ненавижу, пусть! (с необыкновенною яростью) и я ему выскажу это в глаза, когда он даже умирать будет, на своей подушке! Если бы ты читала его исповедь, – боже, какая наивность наглости! Это поручик Пирогов, это Ноздрев в трагедии, а главное – мальчишка! О, с каким бы наслаждением я тогда его высек, именно чтоб удивить его. Теперь он всем мстит за то, что тогда не удалось… Но что это? Там опять шум! Да что это, наконец, такое? Я этого, наконец, не потерплю. Птицын! Что это, до чего у нас дело дойдет, наконец? Это… это…

Но шум быстро приближался, дверь вдруг распахнулась, и старик Иволгин, в гневе, багровый, потрясенный, вне себя, тоже набросился на Птицына. За стариком следовали Нина Александровна, Коля и сзади всех Ипполит.

Явление второе.

На сцене появляются генерал Иволгин, Ипполит, Коля и Нина Александровна.

Гаврила Ардалионович был прав, говоря сестре, что больной поправился. Действительно, Ипполиту было несколько лучше прежнего,