Иггинс и К° - Рене Бюр

– Словом, мы знаем, что, по существу, ничего не знаем, – насмешливо перебил его Поль.

– А может быть, сенатор покончил с собой? – предположил я.

Нет, – ответил Иггинс. – В отчете о вскрытии говорится, что перерезаны обе сонные артерии. А перерезав одну из них, человек уже не может перерезать другую: смерть наступает мгновенно.

– Все говорит о том, – сказал Дальтон, – что убийц было двое. Иначе невозможно объяснить наличие пуль разного калибра.

– А вы не находите, – снова вмешался я, – что мы слишком мало внимания уделяем англосаксу?

– Я о нем не забыл и попытался выяснить личность неизвестного. Но этот англосакс такая же загадка, как и девочка. Меток на одежде нет, особых примет на теле нет. Впрочем, поврежден один палец на руке. Но для того, чтобы узнать имя, этого мало.

– Полиция предпринимала какие-нибудь шаги в этом направлении?

– Об этом человеке никому ничего не известно. На него нет дактилоскопической карточки.

– А в министерстве иностранных дел не наводили справок?

– Если там что-нибудь и знают, то молчат. Понятно, их сведения очень помогли бы в нашем расследовании.

– Но они ничего не скажут?

– Ясное дело, ничего.

– И что же вы намерены предпринять?

– Ждать.

– Ваше мнение о Жаке Данблезе? – не унимался я.

– Предположим, что он невиновен.

– Так почему же он молчит?! – воскликнул Дальтон.

– Раз он молчит, значит, не может говорить. А раз не может говорить, значит, либо у него есть для этого веские причины, либо он убийца.

– Дело идет о его жизни, – заметил я. – Значит, причина очень серьезная. Жак Данблез – человек с сильным характером, но он прекрасно знает, что ни один суд в мире не оправдает его, раз налицо неопровержимая улика – его браунинг, найденный возле убитого.

– Да, – согласился Иггинс. – Из его револьвера выпущены три пули, и эти пули извлечены из тела де Лиманду. Капитан убит из браунинга Жака Данблеза.

– А вы сомневались? – спросил Дальтон.

– Я сомневаюсь во всем, если у меня нет доказательств. Можно, например, предположить, что браунинг убийца подкинул намеренно, желая навлечь подозрения на Данблеза, и Жиру на это клюнул.

– Господин Иггинс, вы упомянули о версиях, – напомнил Дальтон.

– Сейчас это бесполезно. Займемся фактами. Во-первых, актриса Жаклин Дюбуа.

– Вы думаете?..

– Быть может.

– А еще?

– Часы.

– Верно! – обрадовался Поль. – Нужно узнать, что обозначает уравнение Х=Жиль=М.С.= 27002.

– Хорошо бы выяснить, чему равняется X, – вслух подумал Иггинс.

Дальтон поднялся и подошел к книжному шкафу. Он вытащил толстый том, что-то достал оттуда, поставил книгу на место и вернулся, держа в руках часы.

– Профессионалу нужно минут двадцать на то, чтобы открыть мой сейф, – сказал Поль, заметив мой недоуменный взгляд. – А чтобы произвести основательный обыск по всем правилам науки, требуется часа два. Поэтому я и придумал этот тайник.

– И все же я посоветовал бы вам спрятать часы получше, – проворчал Иггинс. – Ведь к вам может заявиться полиция. А ей не будет жалко потратить на обыск и два, и четыре часа. Что будет тогда, вы подумали?

– Неужели, по-вашему, эта надпись на часах имеет какой-нибудь смысл? – изумился Дальтон.

– Не исключено.

Я повертел в руках часы. Изящная вещица, во времена Второй империи такие часы могла носить любая богатая дама.

– Мы должны прочитать это уравнение, – сказал Иггинс.

– Да, но как?

– Может быть два варианта: Х=Жиль, и Х=М.С, и Х=27002 либо Х=Жиль, или Х=М.С, или Х=27002. В первом случае владелец часов заметил себе, что подозреваемый им – то же лицо, что известный ему Жиль, М. С. и 27002, или что подозреваемое им лицо связано с данными указаниями. Второй случай обозначает сомнение, психологическую проверку, даже следствие: а не есть ли X – Жиль, а может, он 27002?

– Да, из того, что владелец часов столько занимался неизвестным, из того, что он свои соображения нацарапал на часах в виде уравнения и сам в конце концов был убит каким-то неизвестным, следует почти с полной очевидностью, что убийца и есть X, – сказал Поль.

– Позволь, – вмешался я, – ведь ничто не доказывает, что часы принадлежали капитану.

– К счастью, на пакете стоит почтовый штемпель Рэнси. В Париже на установление отправителя потребовалась бы неделя. Я еще вчера все узнал. Одиннадцать дней назад к часовщику Понти пришел сам капитан и попросил починить часы. Они договорились, что Понти пришлет их по почте. Но что самое интересное – часовщик не обнаружил никакой поломки.

– Да, странно. А зачем де Лиманду старинные женские часы?

– Очевидно, он собирался подарить их невесте. Если часы не куплены у антиквара, а принадлежат семье де Лиманду, в роду капитана мы, возможно, найдем лицо с инициалами Д. Н.

– Поищем, – кивнул Дальтон.

– Знаем мы что-нибудь о Жиле? – спросил я. – Ничего, – ответил Поль.

– А о 27002?

– Тоже ничего.

– Это может быть номер кредитного билета, текущего счета, абонемента и так далее, – предположил Иггинс. – Я приказал проверить то, что можно, но агенты пока ничего не обнаружили. М. С. – скорее всего, инициалы, истинные или вымышленные, но как за них зацепиться?

– Тогда, может быть, Жиль?..

– Надо попробовать. Жиль – имя или прозвище. Мы можем не знать, кто такой Жиль, но у нас должно хватить ума на то, чтобы найти его. Но нужно наораться терпения. Вы когда-нибудь охотились? – спросил меня Иггинс. – Так вот, представьте себе, что сидите в засаде и ждете, когда появится дичь.

– Значит, вы предлагаете ждать?

– Да. Жиль должен появиться, должен рано или поздно выдать себя.

– А до тех пор? – обескураженно осведомился я. Дальтон улыбнулся.

– У нас есть еще одна ниточка…

– Да, – кивнул Иггинс, выколачивая трубку. – Жак Данблез в скверном положении. Может случиться, что он потеряет голову, прежде чем что-нибудь будет доказано. Но пока есть хоть капля надежды помочь ему, нужно обратиться к Жаклин Дюбуа.

– Но почему вы сразу не обратились к ней?

– Жаклин Дюбуа чуть с ума не сошла от страха, когда узнала об аресте Жака Данблеза, – сказал Дальтон. – Она очень боится, что ее имя будет скомпрометировано, и мечтает только об одном: чтобы ее оставили в покое. Обратись мы к ней сразу, эта женщина ничего бы нам не сказала.

– И вот еще что, – добавил Иггинс. – Три месяца назад Жаклин Дюбуа порвала с Жаком Данблезом. Тогда он отослал ей ее письма и фотографии. Почему они расстались, я не знаю.

– Потому что Данблез полюбил мадемуазель де Шан.

– Возможно. После разрыва она сошлась с неким Ривейро Бодальво, румыном, довольно подозрительной личностью.

– И?..

– И Жаклин Дюбуа вовсе не хочет, чтобы ее жизнь стала предметом пересудов. Если бы она нас плохо приняла, не беда. Но если бы она обманула нас – было бы куда хуже.

– Она бы ничего не сказала, – повторил Дальтон. – Теперь положение изменилось. Жака Данблеза считают безусловно виновным, а о ней газеты почти не упоминали. Теперь Жаклин Дюбуа, может быть, заговорит.

– А что она знает? – спросил я.

– Хотя бы то, каким образом их переписка с Жаком Данблезом попала к сенатору, – ответил Иггинс. – Следователю Жаклин Дюбуа сказала, что письма украдены ее слугой.

– Он это подтвердил?

– Его не нашли, он сбежал. Мы помолчали.

– А если Жаклин Дюбуа откажется встречаться с нами? – спросил я Иггинса.

– Нужно сделать так, чтобы не отказалась. Дальтон о чем-то думал.

– Она примет нас! – воскликнул он через минуту.

– Каким образом?

– Послезавтра мы будем обедать с ней.

– Прекрасно, – согласился Иггинс.

Обед в «Серебряной груше»

В назначенный день нам предстояло обедать с Жаклин Дюбуа. Я не сомневался в Дальтоне, но мне любопытно было проследить, как он добился ее согласия встретиться с нами. Я знал, что актриса ведет довольно замкнутый образ жизни. К тому же Ривейро Бодальво следил за ней, то ли ревнуя, то ли чего-то боясь.

Было пять часов вечера. Я дожидался Поля у него в кабинете, на всякий случай надев смокинг, а напротив меня в одном из кресел дремал Ренэ Данблез во фраке, надушенный, в золотых очках вместо обычных безобразных стальных, с жемчужной булавкой в галстуке.

На следующий день после посещения дома де Лиманду старик заболел. По словам слуги, у него был сильный приступ ревматизма, продержавший его в постели двое суток.

Несколько дней назад Данблез появился у Поля, по-прежнему ворчливый и недовольный. Он обвинил нас в бездеятельности, заявив, что мы не сыщики, а жулики, потому что, имея столько времени и столько денег, мы еще не добились освобождения Жака Данблеза. Иггинс не остался в долгу, напомнив, что его сына, по всей вероятности, приговорят к смерти, и что он, Иггинс, в настоящее время не видит никакой возможности спасти ему жизнь. Данблез сразу сник и с тех пор мрачно молчал.