Седьмой ключ - Елена Ткач

Веточка так гордилась, так надеялась удивить, а тут… ноль эмоций!

— Привет, — выдавила Вероника упавшим голосом, — а я думала, мы с тобой на велосипедах бы покатались… Вот, — она нажала на рычажок круглого металлического звонка, и он звякнул, но как-то не очень уверенно.

Маша каталась на велосипеде тети Оли, который Сергей Алексеевич снял для нее с чердака, и Вероника теперь так мечтала поездить вместе…

— Слушай, успеем мы покататься… А, — только тут Маша сообразила, что у Ветки новая «штучка» на двух колесах, — так ты на нем приехала? Хороший, — одобрила Манюня и дернула Ветку за руку. — Положи его где-нибудь тут, на дорожке. Ну, скорее!

Она сердилась на нерасторопность подруги, увлеченная какой-то идеей, которая всю ее поглотила. Да еще мальчики! Машка впервые так откровенно кокетничала и, кажется, это занятие здорово ее увлекло.

— Ребята, это моя подруга Вероника, — покровительственным жестом приобняв Ветку за плечи, сообщила Манюня. — Миш, расскажи ей!

— У нас тут крутые дела, понимаешь, — клад! — с ходу выпалил Мишка. — Да, ты знаешь… Это ведь твоя мама прочла письмо, где про клад говорится, да?

— А как же… — Ветка присела на край скамейки, в растерянности глядя на Машу, — как же Союз Четырех? — по мере того, как она понимала, что Манюня все выболтала мальчишкам, в ней поднималась бурная волна протеста. Им было так хорошо вчетвером: маме, Сергею Алексеевичу, ей и Манюне…

— Да ладно! — Машка резко дернула головой, отчего хвост ее золотистых волос задел по глазам сидящего рядом Борьку, и тот принялся их растирать. — Сама знаешь, как с взрослыми связываться, то им не так, да се, а потом они вечно заняты…

— Так где же ты раньше была, когда все это предлагала? Они ведь уже согласились! Получается, ты их предала! — Веточка со скамейки вскочила, темные глаза ее стали черными и расширенными, как у цыганки; на фоне бледно-матовой кожи, которую не брал никакой загар, они казались огромными, даже пугающими. Было сейчас в Веронике нечто такое… что-то от жрицы, которая видит, как оскверняют ее святилище.

— Ветка, ну, миленькая… — Машка тоже вскочила и, ластясь, прильнула к подруге. — Ты все не так поняла. Ребят, мы сейчас, — кивнула она мальчишкам, которые просто остолбенели, не ожидая встретить в этой тонкой, скромной и даже пугливой на вид девчонке такую силу, такой отпор.

Манюня торопливо увлекла Ветку в дом и, усадив, принялась уговаривать.

— Ну подумай сама, что плохого, если мальчики нам помогут? Ты вот орешь на меня: «Предала!» — а кого предала? Никого я не предавала… Как мы решили — так и есть, как был Союз Четырех, так и остается в целости и сохранности. Просто обо всех наших делах взрослым знать вовсе не обязательно. Ну, разве не так? Ветка! Ну, Ветка же! — она тормошила подругу, которая, хмурясь, никак не хотела поддаться на уговоры и упрямо хранила молчание.

— Как только мы что-то узнаем, сразу же им расскажем, только с помощью Борьки и Миши все разведать будет намного легче. Они согласны на все условия! Они будут выполнять любые поручения — это же здорово, что у нас с тобой есть хоть крошечная, но своя тайна! Только твоя и моя. О мальчишках, о том, что они посвящены в нашу тайну, знаем только мы с тобой. Если хочешь, это игра! Не играть же с взрослыми, в самом деле!

— Причем тут игра? — повернулась к ней Ветка. — Кажется, мы все решали всерьез. Союз Четырех — это очень серьезно, а ты все время юлишь и путаешь… Нечего тут запутывать — и так все ясно. Ляпнула сдуру — так ляпнула, и нечего теперь выкручиваться!

В глубине души Ветка сама себе удивлялась: почему ее так задела эта история? Почему она так остро на все реагирует, что заставляет ее не соглашаться, напирать на подругу и быть такой резкой… Пожалуй, это случилось с нею впервые в жизни — обычно Вероника с легкостью шла на компромисс и уступала подругам.

— Знаешь, — сказала она вдруг совсем серьезно, — мне надоело играть. Я хочу чего-нибудь настоящего. А тут… Понимаешь, когда твой папа и моя мама согласилась вместе с нами распутывать эту тайну, для меня это было… ну, они нас признали, что ли… Им самим захотелось вместе. А мы все разрушили. Вот и получается, что мы — взбалмошные девицы, это слово тетя Шура моя очень любит — взбалмошные! И еще шалопутные. И нам ничего нельзя доверить всерьез. А можно только на нас умиляться: «Ах, как ты выросла! Ах, ты совсем большая!» Помнишь, твой папа так говорил там, в деревне? Вот это — пожалуйста: гладить по головке или отпихиваться: мол, не мешай! Как ты не понимаешь: приняв твою идею Союза, они и нас приняли… совсем по-другому, вот! — она снова потупилась.

— Ветуля моя! Ветушечка! — Машка бросилась к ней на шею. — Ну, пожалуйста, извини меня, я не хотела. Можно еще все исправить — прогоним мальчишек и все дела! Скажем, что все наврали.

— Вот, все у тебя так: то одно, то другое, потом третье и с пятого — на десятое… Ладно, чего теперь, сколько можно выкручиваться?

— Вет, понимаешь, — Маша произнесла это неожиданно тихо, полушепотом, она казалась теперь серьезной и даже смущенной. — Мне так нравится нравиться! В общем… ну, когда на меня обращают внимание. И знаешь… только тебе. — Она подняла на Ветку умоляющие глаза. — Обещай, что никому…

— Дурочка! — Ветка быстрым легким движением погладила Машу по стиснутым в кулачок ладошкам. — Ну, кому я скажу. Обещаю… ни слова!

— Мне очень Миша понравился. По-моему я в него влюбилась! — и, неожиданно для себя самой, она вдруг разревелась, совсем по-детски вытирая кулачками слезы.

Манюне было не привыкать изворачиваться: с самого раннего возраста ей приходилось существовать между двух огней — между мамой и папой, которые вечно чего-то не могли поделить между собой. Атмосфера то скрытой, то явной вражды, над созданием которой с особым усердием трудилась мама, заставляла Машку скрывать свои настоящие чувства, хитрить, а то и попросту лгать, чтобы не расшибиться об эти две вечно сталкивающиеся скалы — папу и маму… Она научилась носить маску, играть, и эта маска, похоже, оказалась ей как раз впору. Машке было так проще, легче лавировать, и скоро она вошла во вкус: а это удастся скрыть? А то? И это?.. Одному посочувствовать, дать понять, что она-то видит, как к нему несправедливы… И через пять минут то же самое дать понять и другому.

Надо сказать, вряд ли она была виновата в том, что стала такой. И Сергей Алексеевич, видя как семейные неурядицы ломают дочь, всегда страдал и один нес в себе эту боль — жена этого не понимала, не хотела понять. Более того, желая достичь своего, она стала манипулировать Машкой, видя, что отец скорее уступит ей, чем позволит втягивать дочь во взрослый конфликт. Он любил их обеих, мучился, Машка это чувствовала и страдала, но не хотела причинять маме боль, открыто принимая сторону отца, которого обожала… Этот ад разрешился разводом, который принес всем некоторое облегчение, но никому из троих не помог обрести ни цельности, ни просветления…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});