Ветер разлуки - Соня Мармен

– Так намного лучше! – с довольным видом заключила она.

Вооружившись щеткой, она отделила от спутанной шевелюры прядь и стала ее расправлять.

– Остается только тебя причесать, и ты станешь красавчиком не хуже самого принца!

– Ай!

Выбора у него не было – оставалось только подставить голову и позволить девице делать все, что ей заблагорассудится. И все же прикосновения ее пальцев, перебиравших волосы и легонько массировавших кожу, были очень приятны. Закрыв глаза и позволив ей ласкать себя, он впервые за много-много месяцев ощутил настоящее удовольствие.

* * *

Зима в Хайленде выдалась морозная, но Александер даже не думал жаловаться. В горах он бы наверняка умер от холода и голода. Миссис Фрейзер согласилась приютить его при условии, что он станет зарабатывать себе пропитание работой, которую раньше выполнял погибший слуга. Еды в городе было мало, и стоила она очень дорого, поэтому мало кто думал о благотворительности, когда самому не всегда удавалось наесться досыта. Хозяйка производила впечатление женщины резкой и несговорчивой, но Александер был уверен, что сердце у нее доброе. Он ни разу не дал ей повода пожалеть о своем милосердии, хотя временами уставал до полусмерти.

Пришла весна. Теплый воздух с моря растопил остатки снега, скотина вернулась на пастбища и лакомилась свежей зеленой травой. Песни Конни вплетались в пение птиц. Она работала и пела все дни напролет. Александеру нравилось ее слушать – голос у девушки был очень красивый. Пение отвлекало его от мрачных мыслей, которые одолевали его во время работы.

О’Ши советовал ему вернуться в Гленко, и эта мысль преследовала его неотступно. Он надеялся, что отец все-таки не погиб, но встречаться с братьями было по-прежнему страшно. Ему ведь придется оправдывать свое непростительное поведение… И его непременно осудят, возможно, даже прогонят из клана. А что касается Джона…

О том ужасном дне у него сохранились лишь обрывки воспоминаний. Восстановить хронологию событий никак не удавалось. Похоже, его сознание не желало выстраивать факты в надлежащем порядке.

Сидя на перевернутой тачке, он думал о своем и механически обстругивал кусок дерева перочинным ножом, который подарила ему миссис Фрейзер. Когда пришло время оценить работу, он окинул взглядом грубо вырезанные завитки и поморщился. Узору недоставало гармонии, голова цапли выглядела слишком грубой. Но времени доделать рисунок не было, поэтому Александер сунул деревяшку вместе с ножиком в карман и спрыгнул с тачки. Приземлился он точно в свежую кучу лошадиного навоза, поскользнулся и едва не упал – чудом удалось ухватиться за висящую на стене перед пустым стойлом уздечку.

– Тысяча чертей! – выругался он сквозь зубы и принялся вытирать подметки о солому.

– Лучше и не скажешь!

В конюшне прозвучал хрустальный смех, и он повернулся на звук. Конни смотрела на него и улыбалась своей солнечной улыбкой. Он до того увлекся работой, что даже не заметил, как она перестала петь. Интересно, и долго она за ним подсматривала?

– Не слишком ты себя утруждаешь сегодня, да, Аласдар?

– Как раз собирался заняться делом, – краснея, буркнул он в ответ.

Она медленно подошла и положила руку ему на плечо. Прикосновение было ласковым, приятным.

– Что ты мастерил? Покажи!

– Ничего особенного… Просто обстругивал деревяшку.

– Вижу… Проголодался? Я кое-что тебе принесла.

Она вынула из кармана сверток. В нем оказался большой кусок сладкого овсяного пирога.

– Спасибо!

Она пощупала его мускулы, потом подняла голову, чтобы видеть его лицо, и кокетливо улыбнулась. Оказывается, он уже на целую голову выше девушки… странно, но заметил это только сегодня.

– Работа идет тебе на пользу. Ты стал крепкий и сильный!

Смутившись, Александер отстранился. Прикосновения девичьих пальцев породили волнение, которому, как ему самому казалось, надлежало как можно скорее погаснуть. Конни угадала, что с ним происходит, и сладко улыбнулась.

– Мне пора на кухню, еще обед готовить… Увидимся, Аласдар!

И вдруг без особых церемоний она прижалась губами к его губам, а потом, взмахнув юбками, напевая, вышла из конюшни. Александер остался стоять как громом пораженный. Сердце в груди стучало часто-часто, а рука невольно опустилась к промежности, которая открыто выражала его мужское желание.

* * *

Шли дни, и Конни постоянно находила возможность остаться с ним наедине, нарочно прикоснуться, чтобы распалить в нем желание. Александер привык относиться к ней как к старшей сестре, поэтому все эти маневры заставляли его испытывать неловкость. Эта внезапная перемена в поведении девушки породила в нем чувства, которые казались ему неуместными, неправильными. По ночам, лежа на узкой кровати в комнате, которую прежде занимал погибший слуга, он подолгу не мог уснуть. Чувственный шелест листвы напоминал ему шорох юбок плутовки Конни, он представлял, как ветерок их приподнимает, и этого было достаточно, чтобы в нем проснулось желание. Когда он слышал крики котов, предававшихся любви на крышах соседних домов, ему казалось, что это кричат женщины в момент наивысшего наслаждения. Иногда даже ему удавалось различить в этой какофонии ангельский голосок Конни…

Конни, сирена, чье пение завораживало, увлекала его в водоворот зарождающейся чувственности, пробуждала в нем новые неосознанные стремления, утолить которые он мог, только мечтая о ней. Она являлась к нему во сне, сводя с ума от желания, очаровывая своим телом, которое он спешил раздеть, чтобы обнаружить наконец изысканное различие, которое делало ее его дополнением.

Он открывал для себя новую грань женственности. Он знал материнскую ласку, знал, что такое любовь той, которая произвела нас на свет. Теперь он узнал, что любимая женщина становится для мужчины смыслом жизни и ради нее, вне всякого сомнения, стоит умереть. Женщина, ради которой он пришел в этот мир.

Александеру не хотелось влюбляться в Конни, потому что он собирался уйти. Он уже все для себя решил. Однажды он вернется в Гленко, так надо. И в то же время он чувствовал, что нуждается в ней, жаждет ее. Но ему было страшно. Он боялся, что в обмен на удовольствие женщина отнимет у него часть его души, узнает о его слабостях и сможет играть на них, как ей заблагорассудится.

Ребенок, все еще живший в нем, желал утешения, которое, казалось, могло подарить это соблазнительное тело, но пробуждающийся мужчина стремился оградить себя от опасности, закрыться щитом от неведомого завоевателя – любви. «Любовь ранит, – говорил О’Ши. – Она может убить вернее, чем закаленный стальной клинок!» Позволить девушке околдовать душу означало обречь себя на бесконечное страдание, а этого ему не хотелось. Оставалось одно – как можно скорее объясниться с Конни…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});