Мудрость прощения. Доверительные беседы - Тензин Гьяцо

— Например, Саддам Хусейн, — продолжил Далай Лама. — Заглянув в глаза президента Буша, я понял его чувства: Саддам для него — на 100 % отрицателен, абсолютно отрицателен. Единственное, что остается, — уничтожить его. Но реальность далека от этого.

— Какова же реальность? — спросил я.

— Думаю, есть два уровня. На обыденном уровне, с обыденной точки зрения, Саддам Хусейн не стопроцентно порочный человек от рождения — не абсолютное зло. — Ладони Далай Ламы кружились друг вокруг друга, формируя невидимую сферу. — Его порочность сформировалась под воздействием множества факторов, а не сама по себе. Не изолированно. Она связана со многими другими факторами, включая самих американцев. Во время войны в Заливе все обвиняли Саддама Хусейна. Я понимал, что это несправедливо, и сочувствовал ему.

Далай Лама сочувствовал Саддаму Хусейну? Человеку, который принес бедствия миллионам людей? Я начал постигать простую истину о Далай Ламе. Его взгляды на мир и способ его мышления — сколь бы рациональными и вдохновенными они ни были — очень отличаются от моих.

— Диктатура Саддама Хусейна не свалилась с неба сама собой, — объяснял Далай Лама.

— Саддам Хусейн — диктатор, захватчик, плохой. — Он перечислял пункты, загибая пальцы; выражение лица было серьезным. — Но все скверное он совершал не без помощи армии. Без армии, без оружия он не стал бы агрессором. А оружие производит не Ирак, оно поступает с Запада. Западные компании помогли создать этого агрессора. Они создали его, а теперь обвиняют. Несправедливо. — Далай Лама наклонился вперед, его голос поднялся на тон выше. Разговор явно взволновал его. — Значит, на обыденном уровне Саддам Хусейн не стопроцентный негодяй, — сказал он. — Теперь более тонкий уровень: когда некто, например Буш, испытывает отрицательные чувства к Саддаму Хусейну, в его глазах Хусейн — нечто однородное, отдельное, самовластное и абсолютно скверное. — Далай Лама вытянул перед собой сжатый кулак и зафиксировал на нем взгляд. — Точно так же в глазах Саддама Хусейна... — Далай Лама захихикал и, хоть и с трудом, закончил фразу: — Буш — нечто очень плохое. Абсолютное, отдельное, независимое... воплощение зла. — Каждое слово сопровождалось громким смешком, а плечи непроизвольно вздрагивали. Далай Лама получал огромное удовольствие, посмеиваясь над самым могущественным мировым лидером. Справившись со смехом, он подвел итог:

— Итак, в обоих случаях — существенное непонимание реальности. Их реальности — просто фантазии.

— Вы говорите, что Саддам Хусейн не стопроцентное абсолютное зло, потому что, например, он может быть хорошим в глазах своей жены? — спросил я Далай Ламу.

— О да, да, — с энтузиазмом согласился Далай Лама. Он был доволен, что я ухватил нить его рассуждений. — Если обстоятельства изменятся, такой человек может стать хорошим. Это вполне возможно. Другой пример. В глазах Бен Ладена Америка — стопроцентное зло. Такое заблуждение чревато бедствиями. Для Бен Ладена весь Запад — антимусульманский, а Америка — мировой агрессор. И он приходит к выводу, что это однородный, имеющий четкие границы, отдельный враг. Это — неправильное представление действительности.

— Каким же должен быть его взгляд на действительность? — спросил я.

— Америка — часть арабов, значит, Америка — часть его самого, — ответил Далай Лама без колебаний.

— Взаимозависимость? — нерешительно произнес я.

— Да, взаимозависимость. И не только Америка. В Западной Европе тлеет недовольство тамошними мусульманами. Но ни Америка, ни Европа не являются стопроцентно антимусульманскими. Безусловно, нет. Значит, снова придуманный образ. Узость взглядов. Ошибка. А вот взгляд с точки зрения взаимозависимости — шире и человечнее. Нет ничего отдельного, ничего такого, за что можно было бы ухватиться. Такой взгляд предотвращает жесткие привязки и привязанности — потому что нет объекта, за который можно ухватиться. И наши пристрастия и жажда обладания по отношению и к предметам, и к людям становятся слабее.

За несколько десятилетий постоянной практики вневременная истина о взаимозависимости стала частью сознания Далай Ламы. Она формирует его мысли, представления и поступки. Он приступает к осуществлению своих планов, реагирует на события в мире, ища и находя взаимозависимости. Он не боится спорить с общепринятым мнением. Он принимает решения не под влиянием советников и не на основании опросов общественного мнения. Его сочувствие или по меньшей мере не слишком сильная неприязнь к Саддаму Хусейну — результат его особого способа видения, преломляемого призмой взаимозависимости.

Тут есть и еще кое-что. У Далай Ламы сложилось впечатление, что США и их союзники попросту напали на иракского диктатора и его несчастных сограждан, живущих в пустыне. Тибетский лидер по своей природе всегда сочувствует слабейшему, возможно, из-за сострадания, вызванного взаимозависимостью. Я пришел к этому выводу, когда однажды получил разрешение провести с ним утренние часы в Дхарамсальской резиденции.

В тот день, окончив медитацию, Далай Лама поднялся и предложил показать мне свое жилище. Из безмятежной атмосферы внутренних покоев мы попали в коридор, ведущий к просторной гостиной. Взяв за руку, Далай Лама повел меня в маленькую, скромно обставленную комнатку. Большую часть облицованного деревянными панелями помещения занимала маленькая односпальная кровать, рядом на столике стояла лампа под абажуром в форме лотоса и портативный радиоприемник.

— Это моя старая спальня, — сообщил Далай Лама. — В прошлом году после нескольких предупреждений о землетрясении я перебрался в комнату на первом этаже.

Он указал на несколько выцветших фотографий. То были портреты тибетских монахов, его учителей. Среди них — редкая фотография самого любимого из них, ныне покойного, старшего наставника Линга Ринпоче; на ней известный своей строгостью учитель едва заметно улыбался. В углу — групповая фотография семьи Далай Ламы: он с братьями, сестрами и родителями.

И тут я увидел на стене нечто неуместное, даже шокирующее. Над кроватью Далай Ламы висело ружье. Оно висело вертикально, на кожаном ремне. У меня был с собой фотоаппарат, и я уже собрался сфотографировать этот столь неуместный здесь предмет.

— Нет, нет, нет, не снимайте, — поспешно остановил меня Далай Лама. — Люди могут сделать неверный вывод, что Далай Лама склонен к насилию и любит оружие.

Я послушно опустил камеру. И вдруг меня пронзила неприятная, даже раздражающая мысль: с каких это пор Далай Лама беспокоится о том, что подумают другие? Он повел себя неожиданно, совсем не так, как Далай Лама, к которому я привык. Неужели Далай Лама — противоречивый человек?

Далай Лама рассказал, что эта пневматическая винтовка у него уже несколько десятилетий.

— Я часто подкармливаю маленьких птичек, но когда они прилетают, прилетают и ястребы. Этого я не люблю. Большие ястребы поедают маленьких птичек. Поэтому, чтобы защитить этих маленьких живых существ, я держу пневматическую винтовку. Не для того, чтобы убить, только чтобы отпугнуть.

Глава 9

Пустота на Орлиной горе

Пять индийских коммандос живым щитом окружили Далай Ламу, взбиравшегося по крутой тропинке на Орлиную гору к одному из ключевых мест паломничества буддистов. Эти первоклассные бойцы отборного подразделения индийской армии были одеты во все черное: хлопковые рубашки с длинным рукавом, отглаженные брюки и развевающиеся концы головных повязок. Еще одна повязка прикрывала нижнюю часть лица, так что видны были только глаза, поэтому парни напоминали грабителей банков. И каждый вооружен. Два профессиональных снайпера несли снайперские винтовки. Эти высокие — более шести футов ростом — широкоплечие, прекрасно обученные парни и без оружия производили бы внушительное впечатление.

Позади тянулась группа солдат в хаки и голубых беретах. Я никогда прежде не видел, чтобы в Индии Далай Ламу сопровождала такая серьезная охрана. Далай Лама крайне редко отправляется в паломничество в это отдаленное место в штате Бихар — беднейшем и склонном к анархии штате страны, где властям никак не удается навести порядок.

Далай Лама поднимался медленно и осторожно, опираясь на не слишком надежную с виду палку, но не останавливался. Время от времени он перебрасывался короткими фразами с эскортом, но по большей части молчал. Пройдя четверть пути, снял бордовую накидку и вручил ее Рочунгу, своему послушнику, который аккуратно сложил ее и спрятал в квадратный пакет. В одном месте Далай Лама сошел с тропинки, чтобы осмотреть маленькую пещерку, специально вырытую для медитаций. В ней две с половиной тысячи лет назад уединялся для медитации некий последователь Будды.

К тому времени, как мы достигли вершины Орлиной горы, Далай Лама совсем взмок. Остановившись, он запустил руку под монашеское одеяние и вынул кусочек ткани, которой промокнул лоб и лицо. С легким поклоном Тэндзин Таклха, как всегда наготове, протянул руку, чтобы забрать использованный платок. Но Далай Лама спрятал его назад. Вершина Орлиной горы — крошечный плоский участок — с трех сторон окаймлена скалистыми выходами. С четвертой — острый, как нож, кряж круто спускается в долину. Плоский участок занят подковообразным кирпичным строением высотой приблизительно в половину человеческого роста. На низкие стены прилеплены бесчисленные жертвенные свечи.