Сфинкс - Тобша Лирнер

— Мы с женой не посвящали друг друга в свои занятия.

Амелия недоверчиво посмотрела на меня.

— Оливер, если вам потребуется моя помощь, приходите в любое время. Не уверена, что Изабелла имела представление об истинной ценности предмета, который искала…

Ее голос дрогнул, и она посмотрела поверх моего плеча. Я с удивлением заметил искру страха в ее глазах. Повернулся и увидел, что к нам приближается Гермес Хемидес в сопровождении священника, который служил заупокойную мессу.

— Мне пора. — Амелия сунула мне руку и отошла.

Гермес поднялся на возвышение, на его тонких губах играла насмешливая улыбка.

— Такие женщины опасны, потому что они никогда не выглядят опасными, — заметил он, пока мы наблюдали, как Амелия выходит из палатки. — Оливер, смерть Изабеллы — это тяжелая утрата.

Он обнял меня, окутав облаком мускуса и одеколона — резкий аромат зелени с намеком на что-то более тяжелое. В моем душевном состоянии этот букет показался мне запахом физического разложения. Я в смущении неловко отстранился.

— Спасибо. Я знаю, что Изабелла очень вас уважала, — редкое для нее чувство.

Смех Гермеса был похож на тявканье гиены. Мой взгляд остановился на необычном кулоне у него на шее: серебряном изображении Тота — бога Луны в облике павиана, который, по верованиям древних египтян, от имени бога Ра подарил человечеству иероглифы.

— Даже самые умные могут переоценивать свои возможности. Я помог ей стать такой, какой она была — бескомпромиссной.

— Понимаю.

Он придвинулся ко мне, снова окутав тошнотворным ароматом.

— Если Изабелла в самом деле нашла астрариум, вы должны знать, что это устройство представляет ценность для очень многих людей, которые далеко не настолько порядочны, как я. — Он достал из нагрудного кармана визитку и вложил мне в руку. — Если вы уважаете желание своей покойной жены, то навестите меня и не станете с этим медлить. Сумерки — самое лучшее время.

Я взглянул на адрес: это был старый арабский квартал к западу от центра города. А когда вновь поднял голову, престарелый египтолог, пробираясь сквозь толпу скорбящих, удалялся нетвердой походкой прочь. А я мельком подумал: как бы он объяснил откровения коронера?

Устав от всего происходящего, я тоже собрался уходить. Но стоило мне сделать попытку подняться, как на мое запястье, не давая сойти с возвышения, легла рука Франчески.

— Оливер, вы не можете сейчас уйти.

— Могу и уйду, — ответил я. — Начинается мой личный траур.

Так дерзко со старой дамой я никогда себя не вел. И она больше не пыталась меня задержать.

Я с удивлением обнаружил, что время близится к вечеру. У ворот виллы Брамбиллов стояла запряженная низкорослой лошадью небольшая повозка. Возница, худой как жердь мужчина среднего возраста в традиционной одежде, привалился к стене и курил. Увидев меня, он выбросил сигарету и распрямился.

— Пожалуйста, залезайте. — Голос прозвучал тихо, но властно.

Я хотел прогуляться и отмахнулся.

— Для вас бесплатно. Будьте добры, месье Уарнок, я настаиваю.

Я колебался, заподозрив, уж не из тайной ли он полиции. Но в его манере держаться чувствовалось достоинство, и что-то подкупило меня в выражении его открытого лица. Наверное, я поступал глупо, но от усталости и горя был измотан вконец. Я забрался в экипаж и попросил отвезти меня на виллу в Рушди.

Мы ехали по узким улочкам. Воздух после недавнего дождя казался свежим, и тихое цоканье копыт убаюкало меня. Ощущение движения отогнало на время чувство ужасного одиночества, которое, как я понимал, поджидает меня на вилле, где хранились свидетельства нашей жизни с Изабеллой.

Повозка приостановилась у низкой арки, которая, судя по всему, вела в темный двор. Внезапно рядом со мной оказался мужчина в головном платке, закрывавшем большую часть лица. Я отпрянул, сонливости как не бывало. Но тут же с облегчением увидел, что из-под темно-синей ткани показалось лицо Фахира. У него на плече висела сумка.

— Ничего не говорите, — прошептал он. — Астрариум в сумке у ваших ног. Я обещал Изабелле доставить его вам в целости и сохранности. Она сказала, вы сообразите, что с ним делать. Оливер, берегите астрариум пуще жизни. Не знаю точно, какой силой он обладает, но есть люди, которые считают, что с его помощью сумеют уничтожить все, чего мы добились в нашей стране: политической и экономической стабильности.

Стуча колесами, повозка подъехала к вилле.

В окне на верхнем этаже я разглядел одинокую фигуру Ибрагима, который к моему возвращению зажигал свет.

— Отвезите астрариум своему другу Барри Дугласу. Можете ему доверять. Он откроет контейнер, сделает углеродный анализ астрариума и точно скажет, что это такое. Вы обязаны это сделать ради Изабеллы. Знайте, что я ее тоже любил.

Я схватил его за руку.

— Почему вы рискуете жизнью, Фахир? На кого вы работаете?

Он загадочно улыбнулся и освободил руку.

— Удачи, мой друг. — И, выскочив из экипажа, растворился в тени.

7

Я договорился встретиться с Барри Дугласом в «Спитфайере» — маленьком баре недалеко от площади Саада Заглюля на улице Ансьен Бурс. Он был открыт в тридцатых годах и во время Второй мировой войны пользовался популярностью среди расквартированных в Александрии солдат союзнических войск. Владелец, англофил, с гордостью выставил в окне закутанный в «Юнион Джек»[6] маленький гипсовый бюст Уинстона Черчилля. Внутри постоянно царил полумрак, что очень нравилось Барри Дугласу, завсегдатаю этого места.

Он быстро стал моим другом, как и другом Изабеллы. Мне нравился его независимый вкус и типично австралийская нетерпимость к пустой болтовне. Мы оба презирали притворство и классовый снобизм. Чего я не разделял с ним, так это его любовь к мистике и всякого рода спиритическим штучкам. Но в этом он быстро нашел общий язык с Изабеллой.

Я задержался на пороге. Договариваясь с Барри о встрече, я не решился сказать ему о смерти Изабеллы. Каждый раз, когда приходилось кому-то об этом сообщать, у меня возникало ощущение, что я опять тону, и мне становилось страшно, что снова придется переживать те мгновения. Кроме того, я решил, что он и без меня узнал о трагедии — новости в Александрии распространяются быстрее пожара. Наконец я взял себя в руки и вошел внутрь. На стенах бара висели старые фотографии — пыльные черно-белые снимки улыбающихся парней. Они стояли, обнявшись, позируя перед объективом. Англичане, канадцы, австралийцы, новозеландцы, затесался даже шотландец в национальном берете с помпоном. Некоторые из них в плохо подогнанной форме казались детьми: узкие подростковые плечи утопали в гимнастерках. Большими кроличьими глазами они смотрели сквозь время — в зрачках прятались маленькие бусинки страха, зато на губах играла вызывающая улыбка. Не так-то просто было защищать землю, если многие местные считали, что они ее у них отбирают. И ох как непросто иметь дело с двоедушными арабами, не говоря уж об александрийских итальянцах — людях вроде отца Изабеллы, — часть которых отправились воевать на стороне Муссолини и немцев.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});