Сфинкс - Тобша Лирнер

— Ужасно приносить такие дурные известия, — продолжил он. — Но должен вам сообщить, что у нее не хватало печени, желудка, кишечника и сердца. Мне всего лишь раз пришлось наблюдать нечто подобное — и то двадцать лет назад. Примечательно, что жертва была египтологом — женщиной возраста примерно вашей жены.

— Сердце Изабеллы исчезло?

Аль-Масри снова стал нервно озираться.

— Давайте договоримся: пусть все будет выглядеть так, словно я просто приношу вам соболезнования. В Египте даже статуи имеют уши.

— Почему же вы не подали рапорт?

— Потому что мои отношения с начальством и без того напряженны. Не хотелось бы осложнять их еще больше. Вы меня понимаете?

Я кивнул:

— Прекрасно понимаю.

Он придвинулся ближе и прошептал:

— Вам что-нибудь известно об искусстве мумификации?

— Немного.

— В таком случае вы знаете, что именно этим органам древнеегипетские жрецы придавали особое значение. Они укладывали их в канопы — погребальные сосуды — и запечатывали пробкой, символизирующей бога, оберегающего умершего на пути в царство теней. Не понимаю одного: почему вместе с остальным было изъято сердце. По традиции его оставляют в теле, поскольку оно требуется для совершения древнего ритуала взвешивания сердца. Без него ваша жена лишается возможности перейти в загробный мир. И обречена, как выражаются христиане, на существование в чистилище.

— Но почему кому-то пришло в голову совершить такое омерзительное преступление? Моя жена была католичкой. — Согласен, замечание не очень уместное, но я был слишком потрясен абсурдностью признания аль-Масри, а он был расстроен тем, что в краже присутствовал религиозный подтекст.

— Я мусульманин-суннит, а мой дед — православный грек. В нашем городе религия — штука непростая. Надеюсь, дух вашей жены обретет покой. — И, попрощавшись, он исчез между могильными камнями.

Я еще помедлил в тени под шелестящими ветвями: чувство полной беспомощности словно приковало меня к кладбищенской дорожке. Неужели разумный человек мог верить в духовную сторону мумификации? И почему для такого осквернения выбрали тело моей жены?

6

Машина медленно двигалась по узким улочкам к вилле Брамбиллов. Я покосился на Франческу — ее лицо горестно застыло.

— Что произошло с телом Изабеллы после того, как на причале его забрала «скорая помощь»? — с трудом спросил я.

— Его отвезли в морг, а утром — в похоронное бюро. Брамбиллы быстро хоронят своих покойников. Такова семейная традиция.

— Вы уверены, что вскрытия не было?

— Послушайте, мы только что предали мою бедную внучку земле. Неужели обязательно говорить о подобных делах?

— Франческа, вы занимались организацией похорон, а я в это время находился в полиции. Мне необходимо знать, было вскрытие или нет? — настаивал я, решив добиться прямого ответа.

— Разумеется, нет! — огрызнулась Франческа. — Это имеет какое-то отношение к тому идиоту-чиновнику, который подходил к вам на кладбище?

Я думал, что она не заметила нашего разговора. Но Франческа проницательно смотрела на меня, и ее хрупкая фигура казалась еще меньше на внушительном красном сиденье «мерседеса». Я снова удивился, насколько она постарела с тех пор, как утонула Изабелла.

— Вы его знаете? — поинтересовался я.

— Александрия — это деревня. Деревня, населенная болтливыми и злокозненными обезьянами. Здесь много всяких истин, и многие из них опасны. Будьте осторожны, Оливер, иначе вам придется, подобно всем нам, сражаться за собственную истину.

Во дворе виллы стоял большой шатер, в котором находился длинный стол со всевозможной арабской и итальянской выпечкой. Молчаливые официанты во фраках подали кофе, все говорили только тихим шепотом. Я знал, что Франческе не на что устраивать поминки, но когда предложил ей денег, она оскорбилась. Фасад — это все, что осталось у многих в европейской диаспоре, но они всеми силами создавали иллюзию богатства и благополучия.

Я впервые обратил внимание на тех, кто пришел на похороны моей жены. Здесь была красавица Сесилия, сбившаяся с пути мать Изабеллы; как всегда элегантно одетые итальянские пенсионеры, составлявшие социальное окружение Франчески; недавно освободивший меня из александрийской полиции британский консул Генрис с женой. Когда мы познакомились, реакция Генриса на мой северный выговор была в высшей степени высокомерной, а узнав, что я женился на девушке из знатной александрийской семьи, он не счел необходимым скрывать изумление. Ни то ни другое не подогрело моих симпатий к нему.

Я заметил представителя Александрийской нефтяной компании — господина Фартайма, который, договорившись с «Геоконсалтанси», нанял меня в качестве консультанта. Встретившись со мной взглядом, он сочувственно кивнул. Несмотря на постоянные споры, которые он вел с Изабеллой на нечастых вечеринках — обычно по таким общечеловеческим проблемам, как окружающая среда, — этот человек мне нравился. Рядом с ним стояла среднего возраста европейка в плохо сидящем сером твидовом костюме. Ее пылающее лицо явно свидетельствовало о том, что подобный наряд мало подходит к александрийской жаре. Это была Амелия Лингерст. Она посмотрела в мою сторону и тут же перевела взгляд в сторону Гермеса Хемидеса, по-прежнему державшегося подле Франчески. К моему удивлению, лицо Амелии помрачнело, и она поспешно отвернулась.

Ко мне подошел высокий симпатичный мужчина лет под сорок в сопровождении закутанной в покрывало жены. Это был Асхраф Авад, сын слуги Франчески Ааделя. Он вырос с Изабеллой, и их дружба продолжалась, когда они стали взрослыми. Мне никогда не хотелось думать, что Асхраф для меня опасен, но я подозревал, что его отношения с Изабеллой не раз приближались к границе, за которой их можно было бы назвать интимными. Ярый социалист и сторонник Насера, он получил диплом инженера в Московском университете, что в глазах Изабеллы с ее левыми наклонностями было плюсом. «Познакомьтесь с новым Египтом» — так она его обычно представляла. А в его рвении к учебе и страстности в политике видела лучшие стороны египетского национализма. Однажды Асхраф навестил нас в Лондоне по дороге из Москвы в Каир. Две недели спал на нашем диване и задавал тон на званых обедах, очаровывая женщин и приводя в ужас мужчин своими пылкими рассуждениями о социализме и Ближнем Востоке. Я чувствовал, что он никогда меня до конца не одобрял, но Изабелла его любила. Во многих отношениях он сделался ей братом, которого у нее никогда не было. И, что более важно, общаясь с ним, она узнавала, как можно вписаться в новое, постколониальное общество. Заметив на его жене абайю, черное до пола одеяние с длинными рукавами, и хиджаб, а на нем самом традиционную одежду, на лице пока еще небольшую бородку, я подумал: вот вам и «новый Египет». Когда и почему он стал правоверным мусульманином?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});