Зимняя любовь - Лавринович Ася

ПРО ТО, ЧТО ТАКОЕ ХОРОШО

И ЧТО ТАКОЕ ПЛОХО

«Хорошо: это когда в каждой строчке песни о любви узнаешь себя; когда честен с собой и другими; когда честны с тобой; хорошо – это когда все вокруг счастливы и здоровы, а ты любишь такой сильной любовью, что вокруг разрушаются здания.

Плохо: это когда проклинаешь все на свете; плохо – это боль, тоска, одиночество, предательство; предательство – оно всегда настигает внезапно, нельзя к такому заранее подготовиться; только внутри раздается страшный хруст, будто тебе резко переломали позвоночник, и все… ты обездвижен.

Плохо – это когда хочется обрезать волосы, которые из-за постоянного ветра лезут в рот.

Мне плохо».

(K): Оля, не смей отрезать волосы! Слышишь?

…

(K): Мне нравятся девушки с длинными волосами;)

(S): А если я с короткими?

(K): Ты? Да хоть с зелеными! Тебя я буду любить всегда. Даже лысой:)

(S): У меня нет настроения шутить.

(K): Как поживает твоя любовь?

(S): Уже никак.

(K): Нужно быть идиотом, чтобы отпустить тебя…

…

(K): Ты обжигаешь взглядом, и мир передо мною замирает.

(S): Говоришь так, будто мы знакомы.

(K): С тобой даже на расстоянии – все мысли навылет.

…

(K): Улыбнешься – и мне уже жарко.

…

(K): Буду без тебя корчиться, как от ударов.

…

(K): Не молчи!

(S): Ты – поэт:)

(K): Я – бедный влюбленный Кицунэ:) Знаешь, что я придумал?

(S): М?

(K): Каждую строчку, посвященную тебе, распечатаю на отдельном листе и передам лично.

(S): Вот как…

(K): Да. Поэтому, если однажды к тебе подойдет человек с кипой бумаг (а я готов посвятить тебе тысячу комплиментов), знай – это я признаюсь тебе в любви.

(S): Значит, это будет признанием?

…

(K): Конечно.

(S): И как мне на это реагировать?

(K): Признаться мне в ответ;)

(S): Я не буду ничего распечатывать. Предупреждаю!

(K): Одной твоей улыбки мне будет достаточно:)

(S):)

(K): Я хоть немного избавил тебя от грустных мыслей?

(S): Немного избавил!

…

(S): Спасибо!:)

(K): Нужно быть идиотом, чтобы отпустить тебя, Оля. А я – не идиот. Не отпущу.

* * *

На следующий день в школу Оля собиралась лишь ко второму уроку. Первым должна быть биология, но учитель болел еще с прошлой недели. Для Оли «окно» только на руку. Во-первых, уроки по этому предмету делать не нужно, во-вторых, можно избежать завтрака с родителями. Конечно, постоянно прятаться не получится, вечером мама наверняка решится поговорить… Оля одновременно боялась и ждала этого разговора. Нет, уж лучше жить в горькой правде, чем в сладкой лжи.

В школе Воробьева обнаружила, что кабинет алгебры до сих пор закрыт, а одноклассники с гомоном толпятся в коридоре.

– Алгебры тоже не будет? – поинтересовалась Оля, подойдя к подругам.

– Не знаем, – пожала плечами Рина, – но все очень на это надеемся. Два «окна» подряд! Круто!

Затем Синицына внимательно посмотрела на Олю, а та быстро отвела взгляд. О вчерашнем говорить все-таки не хотелось. Тогда Рина сама перевела тему:

– Не слышали, нашего нарушителя порядка еще не вычислили?

– А должны? – удивилась Яна.

– Ну, конечно! – фыркнула Рина. – Камеры в коридоре стоят. Кто-то себя самым умным вообразил, а на деле – полный кретин!

Оля осторожно осмотрела одноклассников, но Женю в толпе не заметила… При этом сердце так отчаянно заколотилось, что каждый удар отдавался в ушах.

– А Женю никто не видел? – взволнованно спросила Воробьева.

Парень так и не появлялся в сети. Оля боялась, как бы ничего с ним не случилось…

– Потупчика? – удивилась Рина. – Да кому он сдался. Нет, никто его не видел!

– Ага! – подключилась Яна. – Какой еще Женя, когда тебя вчера из школы под белы рученьки Лисин выводил!

Девчонки не спускали с Оли любопытных взглядов, а Воробьева между тем заметила, что в коридоре появилась Цвета. Константинова специально приходила перед самым звонком, видимо, чтобы меньше с другими одноклассниками пересекаться.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Вы сегодня с Глебом уже виделись? – громко вопросила Рина.

Оля только поморщилась.

– Девчонки, пожалуйста, не будем об этом! – попросила она. Оля испугалась, что Цветолина может услышать. Константинова как раз в это время проходила мимо их дружной компании. Подойдя к подоконнику, Цвета молча бросила на него рюкзак и уставилась в телефон.

– Да ты ж наша стеснюлька! – широко улыбнулась Синицына. – У нее аж щечки покраснели, бабы, смотрите!

– Ох, когда дело касается Лисина, я сама горю! – согласилась Пучкова.

– Тебе-то чего гореть? – удивился кто-то из девчонок. – Никитку своего обхаживай!..

– Никитка – это так, – буркнула Яна. – Синица в руках…

Раздался звонок. Но кабинет десятиклассникам по-прежнему никто не открывал…

– Может, в учительскую сбегать? – предложила Оля.

– Какая учительская? – нахмурилась Рина. – Чтоб сдвоенный урок поставили? Вот еще! Ты, Воробьева, святая простота. Ждем десять минут и сваливаем.

Внезапно в конце коридора раздался визг, а затем грянул громкий мужской хохот.

– В чем дело? – забеспокоилась Оля.

Синицына, приподнявшись на носочки, пыталась рассмотреть, что у одноклассников вызвало такое веселье.

– Да Игошина опять орет! – наконец равнодушно пожала плечами Рина. – Вы, кстати, знаете, что у Иго-гоши парень есть?

– Что?

– Да ладно!

– Ага! – Рина довольно кивнула. – Их Филимонов вчера заприметил. Мы уже в чатике обсудили, поржали. На вид – такой же отшибленный, как Юлька. За ручку по парку ходят, носы морозят, ну, умора!

Оля осторожно обернулась и посмотрела в сторону Игошиной. Та стояла красная, как рак, а Филимонов с наглой ухмылочкой что-то ей тихо говорил. Цветолина тоже выглядывала поверх голов, пытаясь разобраться, что же там происходит.

– Иго-гоша, ты мне скажи, – слышался насмешливый голос Вадика, – вы со своим парнем уже того самого? Ну? И как ты могла меня променять на такого додика?

Парни рядом снова рассмеялись. А Юля, кажется, едва сдерживала злые слезы.

– Ладно, давай прощальный поцелуй, ну же! Ты ведь теперь умеешь целоваться? – Вадик попытался схватить Игошину за руку, но девчонка снова взвизгнула и, уже не сдерживая слез, побежала по коридору.

– Во шальная! – проводив взглядом Юлю, проговорила Рина. – Филимоныч, конечно, временами борщит со своими приставаниями к Иго-гоше.

Оля заметила, что Цвета, схватив рюкзак с подоконника, направилась вслед за Игошиной. Воробьева, сама от себя не ожидая, тоже сорвалась с места.

– Оль, ты-то куда? – растерянно выкрикнула ей в спину Синицына.

Оля не сразу нашла девчонок. Сначала выбежала в пустой после звонка коридор, растерянно потопталась у расписания… Потом быстро спустилась по лестнице и тут-то услышала жалобные всхлипы.

– За что он так со мной? Столько гадких вещей все время говорит! – рыдала Игошина.

Оля осторожно заглянула под лестницу. Цвета и Юля сидели на полу, их рюкзаки были брошены рядом. Игошина обхватила колени руками, и по ее щекам вовсю катились крупные слезы. Цветолина устало прижалась спиной к стене, вытянув ноги.

– Пошли ты его к черту! – проговорила Константинова. – Зачем реагируешь?

– Н-не могу! – всхлипнула Юля. – К ч-черту… Язык не п-повернется т-такое сказать ему…

Оля решила, что хватит уже с нее подглядываний и подслушиваний. Молча вышла к девчонкам и села рядом с Юлей.

Игошина с удивлением посмотрела на Воробьеву, рукавом вытерев с лица слезы. Цвета даже бровью не повела. Так и сидела, глядя в одну точку. На первом этаже была открыта дверь одного из классов, и до девочек доносился строгий голос англичанки: «For homework you were to…»[2]

– Может, он в тебя влюблен? – осторожно предположила Оля. Ей нравилось все объяснять любовью. Хотя такая жестокость не очень походила на возвышенные чувства.