Критический эксперимент - Юрий Ижевчанин

А тут появился наш старый знакомец фон Шорен (теперь уже майор барон фон Шорен). Он приехал в отпуск для поправки после ранения. На груди у него был новенький орден, на боку висела золотая сабля за храбрость, рескриптом императора и императрицы ему вернули баронское достоинство, которого его род был лишен прусскими королями в наказание за непокорность.

Он сразу же поинтересовался, возобновились ли симпозиумы, и узнал, кто собирается на ближайший и когда. Шесть человек уже было, но он покорно попросил нас допустить его седьмым. Мы сочли это возможным, не в пример другим, в уважение к его подвигам и к отсутствию у него времени.

Сюрпризы не закончились. Было лето, но фон Шорен вышел из своей кареты в шубе и в сопровождении мальчика-слуги. Сбросив шубу, он оказался в костюме античного воина: короткая военная туника, бронзовый панцирь, медные поножи, стальной шлем, сандалии и военный плащ. Лишь на боку висел не античный меч, а золотая сабля. С ним вместе вошел пригожий мальчик в казахском костюме. Фон Шорен представил его как своего раба (что в данном случае было абсолютной правдой) и попросил разрешения рабу стоять около него и служить виночерпием. Лаида улыбнулась и разрешила. Фон Корен сказал рабу пару слов на татарском, и неожиданно для всех раб разделся донага, на нем остался лишь позолоченный рабский ошейник и скромный венок из полевых цветов на голове, и пошел вслед за господином.

-- Вот это красота! Прямо Ганимед! — воскликнули гости.

Во время первой части симпозиума фон Шорен оказался в центре внимания. На довольно хорошей латыни он рассказывал о битвах с киргиз-кайсаками и с мятежными башкирцами, о своем рейде в ставку киргизского хана, в результате которого хан изъявил покорность белому царю и получил от него свои земли в наследственное владение как вассал. Его лицо отнюдь не портил свежий шрам от сабли, и хромота тоже шла этому мужественному воину.

Сюрприз был впереди. Когда женщины попели и потанцевали, фон Шорен вдруг упал на колени и произнес, видимо, давно подготовленную греческую тираду:

-- О золотоволосая богиня! Твой образ вдохновлял меня в битвах с варварами и в тяжелых походах. Когда было уже невмоготу от усталости, голода и жажды, когда казалось, что варвары вот-вот одолеют нас, я вспоминал тебя, и мой боевой клич: <<О, Лаида!>> вел моих воинов к победе. Но сейчас я признаю свое полное поражение. Я твой раб, Лаида! Я твой преданный почитатель! Только не закрывай от меня свою красоту, я еще не налюбовался на нее. И я предпочту ослепнуть от твоей солнечной прелести, чем быть зрячим, но ее не видеть!

Лаида улыбнулась и ответила по-гречески, но барон (в данном случае он взял себе горделивое прозвище Фемистокл) побыстрее перешел на латынь. И было допущено третье нарушение правил симпозиума: ложе Лаиды было поставлено рядом с ложем барона, и она возлегла на него нагой.

Барон велел рабу открыть ящичек и преподнес подарки, подобранные с редким вкусом. Лаиде он подарил буддийского калмыцкого идола из яшмы, китайский фарфоровый чайник и чашечки, амулет с изречениями из Корана, снятый с главного киргизского бека. Анне он подарил довольно грубую, но массивную золотую цепь индийской работы с рубином, и та радостно надела ее себе на шею, что оттенило ее пышные прелести.

Лаида просто таяла в лучах такого искреннего и тонкого почитания. Анна тоже смотрела на барона влюбленным и на все готовым взглядом.

А под конец вечера барон велел Ганимеду, ошеломленному от женской красоты, которая была рядом, и поэтому выглядевшего несколько комично в своем мальчишеском возбуждении, поклониться Лаиде и торжественно преподнес ей своего раба в дар. Лаида при всех крепко обняла и расцеловала мальчика, что тоже нарушало правила. И последним нарушением правил было то, что она отправилась к барону в его карете, а не приняла его у себя.

Вернулась Лаида через пять дней. Она рассказывала, как ее обожает барон, как он покорен ее красотой, насколько он стал лучше по сравнению с тем, каким был раньше, но потом вздохнула и добавила:

-- Но к концу пятого дня мы оба уже немного устали.

Все эти пять дней Анна вовсю пользовалась своим монопольным положением в моей постели, и почему она не забеременела, можно объяснить лишь продолжающимся кормлением грудью. Мальчик спал в соседней комнатке с няней, посреди ночи няня тихонько стучалась к нам в дверь и сообщала, что сын просит есть. Анна мчалась кормить его, а затем возвращалась умиротворенная и еще более ласковая. Она сказала, что здесь, в доме госпожи Шильдер, она впервые в жизни почувствовала себя счастливой, а сейчас ей совсем хорошо: она вместе с сыном, сын у нее дворянин, у сына есть богатая мать, а сама она — любимая служанка и госпожи, и господина.

Через два дня барон попросил разрешения прийти к нам на ужин. Мы подумали и согласились. Он пришел в парадной воинской форме и с букетом цветов. После ужина, прошедшего, как говорили в мои времена, в теплой, дружественной атмосфере, в обстановке товарищества и полного единства взглядов (поскольку вопросов, которые могли бы нас разделить, мы избегали), барон торжественно попросил меня быть свидетелем того, что он сейчас скажет.

-- Прекрасная фрау Шильдер! Мне более пристойно называть Вас либо богиней моей мечты, либо несравненной Лаидой, но сейчас я должен обратиться к Вам на немецком языке и полностью официально. Я знаю, что теперь Вы вхожи в самое высшее общество, что Вы — мать русского дворянина, и поэтому искренне завидую вам, господин Аристофанов! Вы, моя госпожа, уже видели мои глубокие и искренние чувства к Вам. Когда я Вас увозил в карете, Вы посмеялись над моим античным вооружением, что я пришел на симпозиум так, как приходят на пир с врагами: в полной броне. Я на это уже тогда ответил, что эта броня лишь прикрывала мое копье, которое иначе действительно было бы оружием, видимым всем, и что я надеюсь своим оружием наконец-то достать до Вашего сердца и растопить его. Я теперь вижу, что мне удалось его растопить, но мне хочется большего. Я испытал мои чувства к Вам. Даже когда я обнимал других женщин, без чего воин в походе обойтись не может, я представлял себе, что обнимаю Вас. Когда я видел столичных красавиц, которые были не прочь попробовать героя, обласканного самой императрицей и молодым государем, я оставался холоден, как лед, так что меня даже прозвали: <<Снежный барон>>. Я ваш, и душой, и телом. И я хочу, чтобы и Вы были моей. Я не хочу больше завидовать Вам, господин мой Аристофанов. Я хочу, чтобы Вы, моя госпожа и моя богиня, стали матерью баронов. Я прошу Вас выйти за меня замуж.

Гретхен слегка покраснела.

-- И мы с Вами уедем в киргизские степи?

-- Нет. Такую драгоценность я к дикарям не повезу. Вы останетесь хозяйкой моих поместий. Я даже не буду возражать, если иногда у Вас будут друзья, ведь и я сам в походе не смогу полностью избегать женщин. Но детей я прошу, чтобы Вы рожали лишь от меня.

Гретхен собралась с мыслями.

-- Господин барон, Вы действительно растопили мое сердце. Я уважаю Вас и восхищаюсь Вами. Более того, я начинаю чувствовать любовь к Вам, как к герою, как к настоящему мужчине и настоящему благородному рыцарю своей дамы. А Ваше признание и Ваше предложение настолько искренни, что отказать просто нет сил.

Барон взвился от радости.

-- Завтра же идем в церковь! Господин Аристофанов, будете моим свидетелем?

-- Подождите, барон, и сядьте на стул. Я еще не договорила. Вы были настолько нежны и благородны все это время, что я, когда выйду за Вас замуж, буду ожидать того же самого всю жизнь. А всю жизнь прожить на таком взлете невозможно. Ведь вы сами, как человек военный, знаете, что можно быть настоящим героем, но нельзя быть таковым все время, каждый день и каждый час. Между вспышками героизма наступает рутина жизни. И, поскольку и Ваши, и мои ожидания исключительно высоки, я боюсь этой рутины.

-- Богиня! Моя золотокудрая богиня! — закричал барон.-- Клянусь, что я всегда буду любить Вас!

-- Верю! — ответила Гретхен. — Но любовь похожа на войну. Сейчас у нас был штурм крепости, мы оба были в азарте любовного сражения, а затем мы будем стоять лагерем и собирать силы. Поэтому я серьезно сомневалась бы даже в том случае, если бы не было у меня самого главного аргумента. Я не смогу стать матерью Ваших детей. Врач сказал, что и насчет этого ребенка он считает просто чудом, как мне удалось его зачать и выносить. Мое чрево любвеобильно, но бесплодно.

-- Мы можем усыновить ребенка от служанки или от рабыни, — сказал барон.

-- И ложь будет разъедать наш союз. Я буду лучше искренней подругой Вам, чем плохой супругой. Прошу больше никогда не заводить разговор о свадьбе, а сейчас я уже чуть-чуть передохнула от нашей битвы, и вызываю Вас на вторую любовную дуэль. На сей раз я надеюсь Вас победить. А чувства мои к Вам все расцветают и расцветают, и может статься, что через некоторое время мы будем почитать друг друга не как супруги, а еще выше: Вы меня, как свою добрую фею и вдохновительницу, а я Вас — как своего возлюбленного героя и полубога.