Мы стали другими - Вениамин Александрович Каверин

Очевидно, это был конец. Чеберда выключил мотор, и машина тяжело села в воду.

Нельзя сказать, чтобы она особенно долго держалась на воде — она утонула ровно через полторы минуты. Но за эти полторы минуты летчики успели выброситься, захватив с собой резиновую шлюпку.

Одни в море, далеко от берега, после долгого утомительного, смертельного боя, когда каждая секунда решала вопрос — умереть или жить, лишившись всего, что давало малейшую надежду на спасение, они не растерялись и не пали духом.

Чеберда приказал развернуть шлюпку. Это было бы сделано с той быстротой, какая только возможна для трех людей, плавающих в тяжелых меховых комбинезонах вокруг большого куска резины, но штурман доложил, что утонул надувной шланг и унесло весла.

— Надувать ртом!

В меховых комбинезонах больше нельзя было держаться на воде — они сбросили их. Сбросили обувь. Поддерживая друг друга, они по очереди надували шлюпку, стараясь набрать как можно больше воздуха в легкие и время от времени ложась на спину, чтобы привести в порядок сердце, готовое выскочить из груди от напряжения.

Несмотря на все усилия, они все же погибли бы, если бы им не удалось развернуть шлюпку до темноты. Но, когда начало темнеть — очень быстро, как всегда на юге, — шлюпка была надута. Они влезли в нее и легли.

В каком направлении грести? Этот вопрос был решен очень быстро.

Штурман определился по звездам. Но чем грести? Ответ был очень простой: руками.

Всю ночь они гребли, и это было мучительно трудно, потому что в надувной шлюпке глубокие сиденья и грести руками сидя было почти невозможно. Гребли, лежа на бортах, с трудом сохраняя равновесие. Гребли, обливаясь потом, хотя ночью стало прохладно. Гребли голодные и усталые, по локоть не чувствуя онемевших, воспаленных рук. Вероятно, они прошли за ночь три или четыре мили. Полная ясная луна стояла над морем, и одно время они шли вдоль продольной золотой полосы, — почему-то казалось, что по этой просторной лунной дороге они скорее доберутся до родных берегов.

Рассматривая раненную во время боя и разъеденную морской солью руку, Жилин пробормотал:

— Ну, товарищи, мы это Гитлеру припомним.

Куликов никак не мог приспособиться грести лежа — все скатывался в воду. Чеберда, любивший изречения, сказал ему с назидательным выражением:

— Вода мягка, пока вы сильно об нее не ударитесь.

Это была ночь, когда они еще шутили. Потом наступил день — тихий, жаркий, безветреный день, и они поняли, что впереди еще много таких же тихих дней при ясном небе и полном штиле на море. В общем, еще можно было жить, если бы так не томила жажда. Но нужно было жить, несмотря на жажду и голод, и усталость, которая была уже близка к самой смерти! Нужно было жить и не только жить, но действовать, то есть итти вперед во что бы то ни стало.

После полудня потянул ветерок, и Жилин сейчас же предложил сделать парус. Это заняло ровно пять минут. Один из синих комбинезонов был разорван. Жилин и Чеберда встали по бортам и растянули его поперек шлюпки. Ветер наполнил парус, и шлюпка пошла быстрее.

Это были самые лучшие часы — от полудня до захода солнца. Есть уже почти не хотелось. Трудно было только стоять, сохраняя равновесие и стараясь поймать как можно больше ветра в дырявый самодельный парус. Они менялись. Потом стали держать парус сидя, потом снова стоя. Но они двигались, двигались! По расчетам Жилина, они прошли уже миль двадцать. Чеберда еще шутил. Когда Жилин, заснув, выпустил из рук парус, он сел на его место и сказал назидательно:

— Если вы переутомлены, лучше не летайте, пока не отдохнете…

Но перед заходом солнца ветер упал.

В той жизни, которую летчики вели уже в продолжение тридцати шести часов, это было несчастье, страшнее которого ничего нельзя было представить. Ветер упал, и шлюпка остановилась. Снова нужно было грести руками, изъеденными морской солью.

Но есть сила воли, которая преодолевает любые страдания. Чеберда приказал двадцать минут грести и полчаса отдыхать.

Жилин вдруг закрыл глаза и сказал, что он умирает. Он очень изменился за эти два дня. У него стало совсем детское лицо, с провалившимися глазами, бледное под загаром. Он сказал, что умирает, и командир накричал на него и сказал, что без его приказания никто не умрет и что «для смерти пока нет никаких оснований».

Когда ночью снова подул ветерок, он, стоя на коленях, один держал парус. Шлюпка двинулась вперед, и он сказал:

— Скорость — один из лучших друзей прогресса.

Он еще шутил.

Так наступил третий день — печальный день, когда стало казаться, что кончились последние силы.

Ветер окреп, и они по очереди вставали на ноги, заменяя собою парус. Держать его они были уже не в силах. Да он был и не нужен теперь! Ветер окреп, и шлюпка ходко пошла вперед.

Сколько раз смотрели они в заветную сторону, где их ждали друзья. Да полно, ждут ли их? Должно быть, давно считают погибшими — ведь прошло трое суток, как они покинули базу. Это было почти невозможно — представить себе, что они возвращаются, что больше не нужно вставать, шатаясь, на колени и, закрыв глаза, думать только об одном: не упасть! Но умереть нельзя было — командир не велел.

Прошел третий день, и ветер, о котором так страстно мечтали летчики с той минуты, как синий комбинезон превратился в парус, стал свежеть и свежеть. Шлюпку заливало, она могла опрокинуться, нужно было вычерпывать воду.

Именно в эту минуту