Разлюбовь, или Злое золото неба - Андрей Зотов

– Поехали ко мне? – предложил он.

– К тебе? – Я призадумался. – Ты, говорят, дачу купил?

– На какие, интересно, бабки? Кто-то, Андрюх, понт пустил, что я при больших гонорарах. То один, то другой звонит – дай, мол, взаймы штук десять баксов. Да нету у меня. Были – кончились. Иди сдавай свои книжки, я тебя жду. А хочешь, с ректором перетру твою тему? Бля буду – договорюсь. Упадешь на заочку, годик отдохнешь – вернешься на очное. А?

– На фиг, Гена, – сказал я. – В гробу я видал этот институт. Вместе с литературой.

– Опа! – удивился он. – Как и всякая противоречивая натура, Андрей Мартов время от времени переживал период глубокого разочарования в кириллице…

– Жди в «стекляшке», – сказал я и пошел в библиотеку.

Он сторожил здоровенную дачу композитора Михайлова в Переделкино, недалеко от кладбища. Сейчас на даче были хозяева, Борис Михайлов с компанией: приехали на уикэнд. Во дворе стояли машины, с веранды раздавалась музыка, за домом жарили шашлыки, поэтому, чтобы никому не мозолить глаза, мы нырнули в Генкину «летнюю резиденцию». Прежде здесь был капитальный гараж, остались кое-какие запчасти, двигатель, аккумуляторы, старомоднейшее зарядное устройство, похожее на радиоприемник времен Великой Отечественной войны; была тут и смотровая яма, откуда тянуло холодком и далеким, почти потусторонним духаном бензина.

– Я от этого запаха с детства тащусь, Андрюх, – признался Гена. – Видно, чего-то не хватает организму. И мел уважаю. А ты мел уважаешь?

– Я, Гена, все больше ударяю по вермишели «Ролтон», которую варить не надо. Тоже, знаешь, вещь. А организму твоему не хватает кальция.

– Вермишель, Андрюша, это не еда! – строго сказал Гена. – Это совершенно беспонтовый продукт. Мясо надо жрать, понял? С чего начнем? У меня есть три бутылки «Парламента» и семнадцать бутылок бренди.

– Сколько? – ужаснулся я.

– Семнадцать. Одна, правда, начата. Думаю, нам хватит на первое время. Бренди хороший, это мой гонорар.

– Это где же такие гонорары? – удивился я, рассматривая бутылку «Жан де Шевиль. Наполеон».

– А места надо знать, Андрюх. Хотите, говорят, ящик коньяку за статью о вашем отношении к ненормативной лексике в современной литературе, Геннадий Яковлевич? Тысяча слов плюс пара цитат из Уэлша, Лимонова и тэ дэ. Я говорю: хочу.

Над ямой низко висел гамак, а в нем братски дремали два кота – черный и серый.

– Вон тот, Андрюх, светленький, это Эскиз. Очень хитрый, осторожный и любопытный. Ты думаешь, он спит? Он сейчас совсем не спит, а все видит, слышит и запоминает. Такой, знаешь, Рихард Зорге! А вот этот, черный, называется Джордж. Кофе со сливками любит, да и вообще удивительный кот. Во-первых, фиксатый. Рандолевая, понял, фикса стоит слева сверху, и ты пойми, что я, Андрюх, не шучу. Этим не шутят. Во-вторых, каждый час, минута в минуту, начинает мяукать. Я проверял по будильнику – все точно. Да и вообще тут полон дом чудес. Взять хотя бы вот эту лампу дневного света. Пошли во двор, я тебе покажу, как она включается. Видишь, столб стоит? Бери кирпич. Попадешь отсюда?.. А ну еще разок попробуй… Последняя попытка Андрея Мартова включить верхний свет в гараже!

Я хорошенько прицелился, взвесил кирпич и угодил точно в столб. Силикатные осколки брызнули в разные стороны.

Мы вернулись в гараж и стали наблюдать за лампой, которая замигала, замигала, начала медленно наполняться молочного цвета потрохами и засияла ровно, обеими трубками.

В углу, на лысой легковой резине, лежал длинный лист многослойной фанеры и ортопедический матрац сверху, покрытый красивым пледом.

– Понял, какой станок! – похвастался Гена. – Эффект поразительный!

– Вижу, что вещь, – похвалил я. – То, что надо.

– Знаешь, какая отдача! Вот сядь. Ну! Да садись смелее, не бойся… Чувствуешь, как пружинит? В общем, тут я и живу, когда хозяева приезжают. А когда уезжают, перебираюсь в дом. Там круто, там все дела.

Вот тебе и преуспевающий сценарист Вадим Парнов!

Он раздвинул доски в стене. Там оказалась довольно глубокая ниша, выложенная белой кафельной плиткой, заставленная бутылками, банками-склянками и блоками «Кента».

– Это, Андрюха, мой бар, – пояснил Гена и извлек оттуда коробку из-под торта, из коробки – пару старых граненых стаканов, авторство дизайна которых, говорят, принадлежит скульптору Мухиной, два лимона, шоколадку «Альпен гольд» и складной ножик, памятный мне еще с абитуры. – Малый коньячный набор сторожа Лунберга.

– Ответный удар, Гена. – Я, в свою очередь, достал из сумки батон сервелата, полбуханки «Бородинского» и банку маринованных огурцов Волоколамского производства.

– Сразу видно, что ты патриот, Андрей, – похвалил меня Гена. – А вот я космополит. Махровый космополит из города Львова… Бренди под огурцы покатит? Или начнем с «Парламента»?

– Еще чего! – возразил я, шинкуя лимончик. – «Водки „Парламент“, Гена, я выпил много. А „Жана де Шевиля“ – мало. Очень мало. А человек должен развиваться гармонично, сам знаешь. Иначе возникают внутренние конфликты, дискомфорт, то-сё.

– А мне, Андрюха, как-то по барабану – водка, коньяк, текила или там самогон. Я вот наливаю стакан, – Гена налил полный стакан и стал наливать второй, – и думаю, что в бухле, каким бы оно ни было, кроется глубокий философский смысл. Что бы мне там ни говорили о вреде пьянства, я-то знаю, что истина в вине. Просто я не могу выразить ее словами, но она там есть. И мы с тобой сейчас начнем ее искать. Предлагаю первый классический тост – за баб. Ты как насчет баб?

– Все так же, Гена. Честно говоря, странный вопрос.

– Я потому его задал, Андрюха, что сейчас многие меняют ориентацию, – объяснил он. – Модно стало. И я рад, что мы с тобой в этом плане остались консерваторами.

Я его поддержал:

– Были консерваторами, есть консерваторы, консерваторами и останемся! Пьем за здоровый консерватизм!

– Другими словами, за баб! – негромко провозгласил он, держа стакан над столом и глазами выбирая подходящую дольку лимона. – Вернее, за женщин. Кстати, два раза в неделю вижу твою бывшую девушку… Аню, кажется. Красивая девушка.

«Бывшую? – Я уже тоже держал стакан, налитый всклень. – Бывшую девушку?..»

– У нее френд сейчас на красной «Мазде», знаешь, да?.. Здоровый гоблин…

Все последнее время у меня в башке непрерывно крутилась эта красная «Мазда», сука, падла железная, тварь, – день и ночь, день и ночь, и думки о ней мало-помалу набирали критическую массу. И вдруг – набрали. Я боялся этого мига, я предчувствовал его и боялся, что не смогу с собой совладать. Сука, падла, тварь на колесах! Точно лифт обрушился в моем сердце с самой верхотуры, и наверное, в этот момент что-то случилось с моим лицом, потому что Генка вдруг смолк и потрогал меня за руку:

– Ты чего?..

– Френд? – Мой голос мне и самому не понравился – сиплый какой-то, будто из глубины души. – На «Мазде»?

Генка прикусил язык. Он глядел на меня, держа в левой руке стакан, и тот заметно подрагивал.

– Я думал, Андрюх, что вы с ней уже это… – Он поставил стакан подальше от моего локтя. – У тебя глаза такие…

Я глядел в глубину стакана. Кровь бросилась мне в лицо, а больше ничего не произошло, а в глубине стакана действительно что-то такое крылось, Генка был прав, а больше ничего не произошло. Да и что еще могло произойти, если все самое страшное уже произошло. Что – произошло? что – самое страшное? – да просто раньше она любила меня, а теперь разлюбила – вот что произошло, я же не слепой.

– Где ты ее видишь? – спросил я, тоже убирая стакан. – Ну-ка давай колись.

– В бассейне, на «Нагатинской». Я там вес сгоняю два раза в неделю. Когда у нее сеанс заканчивается, у меня начинается. И у этого… на «Мазде», тоже заканчивается. Они и уезжают, – добавил он упавшим голосом. Я глядел на Генку, но вместо его лица видел размытое радужное пятно, как это бывает, когда смотришь сквозь слезы на лампочку. – Я думал, – повторил он, словно желая меня успокоить, – что у вас уже все…

Тут я не выдержал, засмеялся – нездоровым таким смехом, который при желании можно принять за громкий неразборчивый шепот.

– Да, – выговорил я, – у нас уже…

Светлый кот проснулся и мягко спрыгнул на пол.

Кис-кис, Эскиз!

Издалека доносилась музыка каких-то высших сфер.

По невидимой паутине ловко карабкался паучок.

Два раза в неделю…

Ганс, Хольский, доктор Жан…

За французского ажана…

Я замахнул стакан и вышел на улицу.

Было холодно, и мело, мело по всей земле, во все ее пределы и закоулки.

Я зачем-то пошел поперек участка, проваливаясь по колено в снег. Красная, красная, красная «Мазда»…

Где-то примерно на широте сарая я сел в сугроб и снял башмаки.

Ведь по сугробам лучше всего гулять в дырявых носках – это же ясно. «Вот, вот тебе два раза в неделю», – приговаривал я, шагая по снегу, норовя провалиться как можно глубже, до самой земли, до мантии, до магмы, до ядра. Действительно, в носках идти гораздо удобнее да и привольнее как-то идти, и как я раньше не догадался?