Разлюбовь, или Злое золото неба - Андрей Зотов

Ну, как тут не выпить еще?

В Митино я так и не попал, а поехал в свою бывшую общагу на Добролюбова, 9/11, и там завис, забухал с мужиками по-настоящему, повод-то ведь был что надо. Водка лилась рекой, а следом пиво, какое-то самодельное вино из трехлитровой банки и опять водка, пиво, вино, ноутбук, помнится, загоняли заочникам и потом ходили за коньяком на Яблочкова и пили на детской площадке, встречая рассвет. Куда-то ездили на двух машинах, разбирались с какими-то прорабами, махались не то с азерами, не то с дагами на Тимирязевском рынке; я помню, оторвал у одного усатого рукава от куртки и мастырил из них кляп, а усатый орал и кусался. Потом появились менты и нас повязали, а когда везли в пикет, мы ухитрились открыть дверь «воронка» и смыться на перекрестке. Смутно вспоминается то ли бульдозер, то ли грейдер, я там проснулся на рассвете в одной футболке, босиком, совершенно задубевший, руки под мышками, ног не чую, что за район? Помню, кое-как добрался до общежития, а туда не пускают, лезу по пожарной лестнице, а сверху машет Костя: давай сюда! – и снова провал. И вот мы уже пьем пиво в Сандунах с Рашидом, и он шепотом читает мне свои стихи:

Дует холодный ветер.В небе висит луна.Дочка моя на светеГде-то живет одна.Пишет диктант в тетрадку,Ходит смотреть балет.А по ночам украдкойПлачет, что папы нет…

А на шестой или седьмой день, вечером, в комнату, где мы пили, условно постучал Бахадыр и сказал, что ко мне пришли.

– Ты хоть побрейся, Андрюх, – сказал он, когда я открыл дверь. – Видок у тебя!.. На# жвачку. Там такая, слушай, девка!..

Ты сидела внизу напротив вахтерш и задумчиво листала журнал «7 дней». На верхних этажах надрывался магнитофон; вахтер Слава таращился в телевизор.

Ты подняла на меня глаза, серые-серые, справлявшие не Год собаки, а, скорее, Год мыши, встала и, знакомо улыбнувшись своей поразительной улыбкой мило нашалившей девочки, сказала мне через весь людный коридор фразу, которую всем на свете хоть раз, но приходится слышать:

– А ты изменился.

И увезла меня в Бирюлево.

И я, чувствуя тебя рядом, вновь замечал, что мир, как в перепаде песочных часов, сужается до нас двоих; что нет больше ничего и никого вокруг, и мы оказываемся вне времени и пространства. Наступает странная пора, пятое время года, когда совершенно без разницы, какая там погода на дворе и какое тысячелетие.

Глава 12

У меня ускоренный процесс метаболизма, поэтому фазы отходняка сменяются достаточно быстро. К вечеру я начал приходить в себя. Душ, кофе, воздушные ванны на балконе. Мысли о вечных ценностях, аналогии с великими мира сего, которые тоже, бывало, мучались с перепоя. Им тоже изменяли любимые женщины, они тоже были по уши в долгах. Пушкин, например, остался должен казне 45 000 золотом. Государь простил ему долг, но не в этом же дело. Лиля Брик делала с Маяковским что хотела. Чехов любил Лику, а она предпочла ему Потапенко. О личной жизни Блока лучше не вспоминать. Великий Эдгар По баловался не только выпивкой, но и наркотой и вообще умер под забором. Вийон кончил жизнь на виселице. О будущем думать не хотелось, о недавнем прошлом тем более. Там безобразно зияли потери морального плана. Они давили на психику, как железобетонная плита. Чего стоит одно только приключение в женском душе с сестрами Кунгурцевыми. А звонки Аде и зазывание ее в общагу на коньячок? А долги?.. О, блин, это отдельная тема, к ней даже подступаться боязно… По деньгам я был в большом минусе, можно даже сказать в громадном. Вдобавок играл, помнится, с узбеками в карты и проиграл какую-то отару. Интересно, отару чего? Гонял с ножом чурок по общаге – это тоже помню, кулаками делал дыры в двери черного хода и орал в эти дыры песню «Все от винта». Показывал приемы рукопашного боя омоновцам с вахты и разнес у них конторку. Ножовку потом какую-то искали… Ох, чудила гороховый! Три раза, помню, загонял заочникам мобильник, и все три раза пацаны его выкупали. Но я его все же загнал и, похоже, вместе с сим-картой. А там мощная телефонная книжка и номера многих телефонов не поддаются восстановлению. Кому я его сплавил?.. И опять же – карта-схема и зашифрованное письмо: я показывал их всем подряд и намекал, что на днях еду выкапывать клад. И каждого, сепаратно от остальных, приглашал с собой. О, позорище!..

На кухне было жарко и вкусно пахло на все лады. Я пришел сюда на запахи, глотая слюнки. Ты варила суп, запекала в духовке цыпленка и одновременно пекла блины. На магнитофоне у тебя крутилась «Белая гвардия». Я в хорошие-то времена терпеть не мог это фуфло, а с бодуна тем более. Так, сделаем вдвое тише, нальем чаю, приоткроем форточку, чтобы сменить воздух на кухне.

Ева сидела у себя в комнате за ноутбуком и скачивала из сети материалы для реферата. А в перерывах, когда приходила на кухню за чаем, старалась не встречаться со мной взглядом. В доме повисла какая-то затаенность. Владелец красной «Мазды» незримо встал меж всеми нами, и ничего с этим поделать было уже нельзя. Нет, можно, конечно, не обращать на все это внимание, но я так не умел. Можно собрать вещи и раствориться в дырявом московском пространстве. Но и этого я не в силах был сделать, потому что слишком уж хорошо к тебе относился, чтобы уйти. И еще – было такое чувство, будто все это не по-настоящему, а словно сидишь в кинозале, и скоро конец. Поэтому максимум, на что я сейчас оказался способен, – это делать вид, будто ничего не произошло, хотя глупее такого поведения мало что может быть. А ты, как ни в чем не бывало, глазами показала мне на блины и достала сметану из холодильника.

– Отлежался?

– Вроде бы…

– Пива хочешь?

Я прислушался к себе. Мысль о пиве запускала какие-то паршивые ассоциации. Шампанского я бы выпил. А вот пива…

– Не, не хочу пива.

– Набрать ванну?

Я снова прислушался к себе. Ванна – это то, что надо.

– Сам наберу.

– Горяченькую, – уточнила ты, переворачивая на сковородке блин. Пошла в ванную, стала настраивать там воду. В холодильнике стоял фугас минералки. Я достал его и надолго припал к горлышку…

В очередной раз на кухне появилась Ева. Она недавно постриглась, сделала себе стрижку «каре» и была похожа на мальчика: щуплая, плоская, в светлых джинсах с пингвинами на задних карманах и просторном свитере цвета морской волны. Ужасно умная отличница Ева, генеральская дочка, староста курса, сама усидчивость, целомудрие и это… как его… слово забыл…

И тут что-то такое правильное сверкнуло у меня в мозгу, сошлись какие-то нужные проводки. Сам себе не веря, я сходил в нашу комнату, достал из сумки папку, а из папки ксерокс карты с гипотетическим кладом. Когда я с бодуна, сквозь меня обычно идет мощнейший поток какой-то искрящейся мути. И из него сами собой выпадают умности, до которых никогда бы не додумался, будучи в здравом уме и твердой памяти. Я принес карту на кухню.

– Тебе, Ева, ничего это не напоминает?

Все-таки сказывался профессионализм будущего картографа. Она бросила на карту один-единственный взгляд (но какой!) и ответила, взвешивая каждое слово:

– Это может быть окраиной нашего Лебяжьего.

Наверное, чего-то подобного я и ждал, поэтому не очень и удивился.

– Точно? – только и спросил я.

– Что значит точно! – Она повела плечом и еще раз взглянула на карту. – Конечно, не точно. Но не исключено.

Она сделала себе чай, обратилась к блинам.

– У нас в Лебяжьем есть район, называется Муханово, там кладбище, свалка, частные дома – в общем, окраина. Раньше район считался пригородом, но уже лет семь-восемь как вошел в черту города. Этот план весьма напоминает северо-запад Муханово…

Я молча жевал блин и слушал, почти не веря, что на схеме Лебяжий. Хотя почему бы и нет? Все гениальное просто.

– Просто там наша бывшая дача, и я хорошо знаю тот район, – уточнила Ева. – Аня, тут у тебя подгорает! Перевернуть? («Ага», – ответила ты из ванной.) Аня, иди взгляни – по-моему, тут Муханово… Она осенью лазала где-то там с топографами, – пояснила мне Ева. – Она в теме, а я нет. Тем более в Муханово до революции была усадьба ее прадедушки. Или прапрадедушки.

Это было уже интересно.

– Ты можешь оказать мне одну услугу, Ева? – спросил я вкрадчиво, убирая карту в папку.

Она пожала плечами и перевернула блин:

– Я же не знаю, что вы имеете в виду, Андрей. Глупо было бы обещать.

– Не говори про эту карту Гансу.

Она оглянулась на меня с укоризной и недоумением:

– Во-первых, я его уже сто лет не видела и надеюсь еще столько же не увидеть. А во-вторых, если он спросит, я не смогу не сказать. Я никогда не лгу.

Ах да! Я и забыл. Это одна из ее особенностей: правда и ничего, кроме правды.

– Он не спросит, если сама не расскажешь. Договорились?

– Даже не знаю. – Она подумала. – Наверное, да.

Она ушла с чаем к себе, а через минуту появилась из ванной ты, держа распаренные сдобные руки немного на отлете. С них капало. Ты снова взялась за блины и, улучив момент, я и тебе показал свою схему.