Чаша любви - Татьяна Ковалева

— Торт? Это я мигом! Как же я забыл!

— Да, испортил вчера торт. Сам виноват!

«Какая-то я сегодня не злая».

Наконец он нащупал искомое, в глазах появилась некая осмысленность:

— Вот он! Кошелек…

— Зачем?

— Как зачем? — Константин удивлен. — За тортом же бежать. Или у вас бесплатно дают?

Мне смешно. Но я креплюсь. Наш Константин или действительно безумно напуган, или он так шутит.

Я хватаю его за рукав и втаскиваю в квартиру:

— Заходи уж без торта! Вчерашний будем есть.

Константин дальше прихожей не идет — не решается. «Не надо было хлопать дверью!» Он прислоняется спиной к стенке, смотрит на меня виноватыми глазами:

— Прости, Алена! Вчера я вел себя, как дурак. Наговорил ерунды… И вообще…

— Да что уж! Дело житейское, — отвечаю я излюбленной фразочкой известного литературного героя.

Константин переминается с ноги на ногу:

— Я виноват…

— Ну хорошо, хорошо, виноват! Хватит извиняться. Проходи куда-нибудь, присаживайся. Ориентируешься в квартире? Я сейчас чайник поставлю.

Но Константина, кажется, не остановить:

— Я ночь не спал. Все мучился: как я мог так сорваться, как мог обидеть тебя? Кто дал мне право на тебя кричать? На тебя со злостью смотреть. Почему позволил себе в чужом доме хлопать дверью?

Я начинаю нервничать:

— Всякое бывает, Костя. Иногда и занесет. Ты с цветами — считай, ты прощен!

Он, оглядываясь на меня, будто не вполне еще мне веря, проходит на кухню и занимает вчерашнюю позицию. Он эту позицию всегда занимает — облюбовал.

Достаю из холодильника обезображенный торт, ставлю перед гостем.

«Декорации те же».

Но, кажется, те же и речи!

Усевшись поудобнее, поосновательнее, укрепившись духом, Константин начинает:

— Ночь я не спал, Алена, все думал…

— Ты хоть костюм-то снимал? — вставляю я язвительное.

Он несколько секунд смотрит на меня, соображает.

— У тебя хорошее настроение с утра.

— Уже полдень.

— Все равно — хорошее настроение, — кивает Константин. — Так вот думал я все, думал. Не спал…

— И что же ты наконец надумал? — у меня опять тревожно на сердце.

Константин вскидывает на меня печальные глаза:

— Алена, милая! Почему бы тебе не выйти за меня замуж? Будем вместе писать, вместе ездить. Переберешься ко мне. Родителей моих подвинем. А может, на первое время снимем квартирку. Можно даже не квартирку, а в деревне дом; у меня есть один на примете — над рекой, а на задворках лес.

Я с минуту серьезно смотрю на него. Константин осекается и замолкает. Глядит вопросительно. Или он чего-то недопонимает, или я вчера выразилась недостаточно ясно.

— Нет, Костя! Нет, дорогой друг, — я намеренно напираю на слово «друг» и ловлю себя на том, что скучаю по Диккенсу. — Ничего не получится. Ты хороший парень, но не мой идеал. Не тебя я вижу во сне.

— Идеал, идеал! Во сне, во сне! — скептически изрекает Константин, будто насмехается, но в глазах у него нет насмешки; там опять начинает разгораться злоба (однако, темпераментный какой!). — Ты, прости, будто живешь в девятнадцатом веке. Офицерика-декабриста ждешь? Оглянись — век двадцатый уже на исходе. Идеал можно встретить лишь в рекламном ролике. Но длится-то ролик от силы минуту. Так и в жизни. Увидишь кого-нибудь, подумаешь: вот идеал… Но оглянуться не успеешь, как сама же и развенчаешь его. Откроешь вдруг, что герой твой вилкой с ножом пользоваться не умеет, или косноязыкий — двух слов не в силах связать, или пахнет у него изо рта, как у дракона, или еще что-нибудь в этом роде. Это я тебе как литератор литератору говорю.

Я молчу. Я все сказала вчера. И сегодня я сильнее. Не позволю себе опуститься до перебранки.

Константин некоторое время ждет моего ответа. Или он собирается с мыслями. Когда он опять начинает говорить, мне кажется, что голос у него трескучий, будто у сороки:

— Ты загляни к себе в паспорт, красавица. Год рождения у тебя какой? Не пугает тебя твой год рождения? Двадцать четыре уже стукнуло? Вот то-то!.. А детей рожать надо с восемнадцати. Затянешь — хуже будет. Чем дальше, тем труднее. Физиология! А ты говоришь: идеал, идеал!..

Он взглядывает на меня вопросительно. Ждет реакции. Но я не реагирую, не делаю ему такого подарка. Я отдохнула, я сильна. Константин, видимо, понимает мое молчание по-своему. Он полагает, что последний аргумент достиг цели и что я задумалась над сделанным предложением.

Он несколько воодушевляется и продолжает развивать тему:

— Да и нет возле тебя никаких идеалов, нет героев. Я же вижу! И откуда им взяться? Все герои по молоденьким девочкам ходят — по глупеньким, с коих можно ночку сорвать, у коих, прости, задница — главное, но не голова. Стиль такой у героев: навешать лапши на уши, горы златые наобещать, петушком пройтись, демонстрируя широкую грудь, переспать и — в кусты погуще. Умные женщины героев утомляют. Герои боятся их, как бес ладана! А ты умна. Не в меру. Тебя ни один герой больше пяти минут не выдержит. Неужели ты не понимаешь?

Его слова будто режут меня по живому. Я хоть и сдержанна сегодня, однако всякой выдержке есть предел… Я отвечу ему, я сейчас ему отвечу. Как литератор литератору.

Вздыхаю:

— Торт что ли попробовать?

И вонзаю указательный пальчик в торт — рядом с той дырой, что вчера оставил Константин. Тоже выковыриваю кусок бисквита и отправляю его в рот. Эта операция получается у меня довольно ловко. Кажется, она впечатляет моего собеседника. Торт вкусен; с улыбочкой жую…

Глаза Константина темнеют от злобы. А я делаю еще одно открытие: он напрочь лишен чувства юмора.

Константин сейчас — грозовая туча. С него можно картину природы писать… Он ухватился руками за край стола. От напряжения побелели его пальцы.

Да и лицо Константина-литератора побледнело:

— Ты, красавица, издеваешься надо мной?

Я улыбаюсь, с удовольствием облизываю пальчик:

— Нет, дорогой мой! Это ты надо мной издеваешься уже четверть часа.

Константин смотрит исподлобья:

— Я не издеваюсь. Это я делаю предложение. Ты почему-то смешиваешь несовместимые вещи.

— С таким лицом?

— Что? — не понимает он.

— Делаешь предложение.

— С каким лицом? — Константин привстает, глядится в зеркало, что висит у нас над мойкой. — Лицо как лицо. Решительное. Свидетельствует о том, что я для себя все решил и отступаться не намерен.

Позволяю себе усмехнуться:

— Да, но с таким лицом ходят в атаку на врага.

— Знаешь что! — наконец взрывается он. — Ты ведешь себя возмутительно. Ты просто фурия!