Деревянные башмаки - Казис Казисович Сая

сам навеки невидимыми путами опутан: шарк, шарк — ковыляет он вперевалку за своим стадом. У его коров путы на шее подвязаны. У одной бубенчик из гильзы болтается, у другой колокольчик от праздничной упряжи позвякивает, а третью узнаёшь по бряканью деревянной погремушки.

Частенько пригоняет в Гремучую пущу своих коз и дочка вдовца-портного Еру́те.

— Это чьи же такие козы, кожа да кости, и орут как оглашенные? — спрашивал какой-нибудь случайный прохожий.

— Мои! — с достоинством отвечала Еруте, не выпуская из рук вязанье. — А что, не нравятся?

Она была такая хорошенькая, кудрявая, с живыми синими глазами, что каждый встречный-поперечный не мог удержаться, чтобы не похвалить даже ее коз…

А наша троица делала вид, что не замечает, как хороша Еруте, мы даже не заводили разговор на эту тему. На самом же деле нам без Еруте — все равно что без солнца: слоняемся без толку, грыземся, подтруниваем друг над дружкой, а сами все поглядываем, не белеют ли вдалеке козы, все прислушиваемся, не раздастся ли их блеянье…

Как-то раз мы первые пригнали с Юлюсом своих коров, разожгли костер и стали ждать прихода Еруте и Дамийонаса. Юлюс скрючился под березой и примолк, о чем-то задумавшись. Он имел обыкновение усаживаться, поджав под себя здоровую ногу и вытянув вперед больную, короткую. Ему казалось, что тогда поджатая здоровая нога ужмется, зато другая, чего доброго, удлинится. Когда он так сидел, мы говорили: «Юлюс ногу лечит».

— Ты случайно не обратил внимания, — начал он разговор, — что каждый человек похож на какое-нибудь животное, птицу или жука?

— Правда? — удивился я. — Тогда скажи, на кого я смахиваю?

— Вот дядя Казбарас, — не спешил дать ответ Юлюс, — как наденет свои рыжие порты, так сразу ужасно на петуха делается похож. Петух, видно, тоже это замечает и злится на Казбараса. Так и наскакивает и все долбануть норовит.

— А я на кого же? Скажи, на кого я…

— Наш Дамийонас, этот — вылитый медведь, только голова у него беличья. Зубы верхние вперед торчат, никак их не спрячешь. Придется парню со временем усы отпустить.

Я вспыхнул заранее и снова к нему с вопросом:

— Ну, а про меня чего ж не отвечаешь? Я-то на кого похож?

— А ты, по-моему, ни то ни се… — ответил Юлюс. — Если по ногам судить — вроде аист, а голова — как у летучей мыши, лопоухий… Словом, что-то порхающее…

— Раз уж я порхающее, то кто же тогда ты? — немного обидевшись, спросил я.

— Я-то? Сам видишь… — потрогал он свою ногу. — Я как тот кузнечик без голенастой ножки…

— А на лицо ты совсем ничего, — утешал его я. — И голос у тебя вполне… Да, а Еруте, по-твоему, кто?

— О! Еруте! Она самая красивая, — огляделся по сторонам Юлюс, как бы подыскивая что-нибудь подходящее для сравнения. — Она как вон та елочка…

— Скажешь тоже… Ведь она — человек, а тут — дерево…

— Сам ты дерево! — вспылил Юлюс. — Еруте на касатку похожа, вот!

— Ну, на ласточку — это другое дело, — согласился я.

И тут Юлюс заметил, что его Пеструха забралась в овсы. Он вскочил и, размахивая руками, как птица-подранок, побежал туда. Вернулся разгоряченный, усталый и к тому же с охапкой валежника для костра.

— И чего носишься как угорелый, — сочувственно пожурил я его. — Возьми и свяжи ноги этим коровам. Вон Дамийонас и в ус не дует…

— По-твоему, скотине не больно! — запальчиво выкрикнул Юлюс. — А этот Дамийонас у меня еще будет знать… Так коров опутывает, что они, бедняги, еле ноги передвигают. Голяшки вон до кости стерты, мухи на кровь слетелись. А как разозлится, за хвост корову схватит — и давай хлестать кнутом до одури. Уж коли кто скотину этак губит, тому ничего не стоит и человека на тот свет отправить.

— Раз уж отец его осадить не может, ничего не попишешь.

— Отец, скорее всего, не видит… А я эти веревки обрежу, только ты мне помоги.

— Как?

— А мы Дамийонаса надуем. Помнишь ту бомбу, ну, которую мы еще трогать побоялись?

— Помню. Она и сейчас в ивняке валяется.

— Так вот, это не бомба вовсе, а пустой огнетушитель. Я нарочно не сказал, хотел потом Дамийонаса припугнуть. Мы сейчас костер разведем, огнетушитель туда швырнем, а дальше сам увидишь…

— А Еруте скажем?

— Еще чего! Пусть-ка они с Дамийонасом потрясутся…

До их прихода мы с Юлюсом притащили огнетушитель и развели большой костер. Еруте не очень-то в бомбах разбиралась, поэтому и не слишком испугалась. Дамийонас же от волнения не находил себе места и все бегал в кусты. Он у нас вел себя на овечий манер: затеваем ли мы пальбу или морковку воруем — Дамийонас то и дело под забор или за кусты бегает.

— Ребята, может, не стоит, а?.. — робко повторял он. — Шорох получится адский, вот увидите…

— Как хотите, — ответил Юлюс. — Можем и не взрывать. Что ты на это скажешь, Еруте?

— Раз уж принесли, давайте взорвем. Как ты, так и я…

— Я-то Юлюсу сразу так сказал, — похвастался я.

И Дамийонас сдался:

— Если Еруте, тогда и я…

Гремячая пуща вся была изрыта окопами, которые никто не торопился заровнять. В один из них мы и забрались — я, Еруте и Дамийонас. А Юлюс решил после того, как швырнет «бомбу», укрыться в первом попавшемся окопе. Я должен был следить за тем, чтобы Еруте и в особенности Дамийонас не высовывались и не видели, как Юлюс будет обрезать путы.

Мы прижались друг к дружке, точно кролики в клетке, и ждали, когда шарахнет.

— Уже! — крикнул Юлюс.

Это означало, что «бомба» уже в костре… Дамийонас приоткрыл рот, чтобы не оглохнуть от взрыва, я же крепко обхватил Еруте, и мне было так хорошо… Однако вскоре она оттолкнула меня:

— Ты чего?.. Пусти.

— Не бойся, — прошептал я. — Разве тебе не хорошо?

— Тебе, может, и хорошо, а у меня по ногам лягушки скачут…

В окопе и вправду