Хлеб великанов - Мэри Вестмакотт

— Вернон. — Она потрясла его за плечо. — Что с тобой?

На этот раз он услышал.

— Ничего.

— Я вижу, что-то случилось. У тебя такой вид…

Слова были бессильны выразить, какой у него вид.

— Ничего, — тупо повторил он.

Она села рядом с ним на кровать.

— Расскажи мне, — сказала она нежно, но властно.

Вернон издал долгий прерывистый вздох.

— Джо, помнишь того человека, вчера?

— Какого человека?

— Из Армии спасения… он еще произносил какие-то ханжеские фразы. И одну прекрасную, из Библии. «В эту ночь душа твоя будет призвана от тебя». Я еще потом сказал — интересно, каково это — быть спасенным. Так вот, я знаю!

Джо уставилась на него. Вернон?! Не может быть.

— Ты хочешь сказать… — Трудно было выразить это в словах. — Вернон, ты хочешь сказать, что вдруг «уверовал», как это говорится?

Сказав, она почувствовала, как смешно это звучит, и с облегчением услышала, что он прыснул со смеху.

— Уверовал? Боже мой, конечно нет, хотя кое-кто, может, и понял бы это так. Интересно… Нет, я имел в виду… — Он помедлил и потом выговорил одно слово так тихо, как будто не смел его произнести: — Музыку.

— Музыку? — Она была огорошена.

— Да. Джо, помнишь няню Френсис?

— Няню Френсис? Нет. Кто это?

— Конечно, ты не можешь помнить, это было до тебя — когда я сломал ногу. Я хорошо помню, что она мне сказала. Что не надо торопиться убегать, сначала надо хорошенько посмотреть. Это сегодня со мной и случилось. Я больше не мог убегать, я должен был посмотреть. Джо, музыка — это самая замечательная вещь в мире.

— Но… но ты… ты всегда говорил…

— Знаю. Вот почему это и был такой ужасный шок. Я не говорю, что музыка прекрасна сейчас — но она могла бы быть прекрасна, если бы мы услышали ее такой, какой она должна быть! Отдельные куски в ней безобразны, это как на картине: видишь мазок серой краски, но отойди подальше, и увидишь, что это прелестная тень. Надо видеть в целом. Я по-прежнему считаю, что одна скрипка — безобразно, и пианино — это гадость, но в некотором роде может быть полезно. Но, Джо! О! Музыка могла бы быть так чудесна, я знаю!

Джо ошеломленно молчала. Теперь она понимала смысл его первых слов. На лице у него было странное отрешенное выражение, как у человека, охваченного религиозным экстазом. И ей было немного страшно. Обычно его лицо почти ничего не выражало — теперь оно выражало слишком многое. Пугающее и в то же время восхитительное — все зависит от угла зрения.

А он продолжал говорить не столько ей, сколько себе:

— Представляешь, было девять оркестров. В полном составе. Звук может быть великолепным, если он полный. Я не имею в виду громкость; тихий звук дает тебе еще больше. Но его должно быть достаточно. Не знаю, что они играли — наверное, ничего стоящего. Но это показало, что… что…

Взгляд ярких сверкающих глаз устремился на нее.

— Нужно так много всего знать, выучить. Я не хочу играть пьесы — только не это. Но я хочу все знать о каждом инструменте. Что он умеет, какие у него возможности, какие ограничения. И еще ноты. Есть ноты, которыми не пользуются, а надо бы. Я знаю, что они есть. Знаешь, Джо, на что сейчас похожа музыка? На крепкие нормандские опоры в склепе Глостерского собора. Она в самом своем начале.

Он замолчал, мечтательно подавшись вперед.

— Послушай, а ты не свихнулся? — спросила Джо.

Она постаралась произнести это буднично, как бы между прочим, но на самом деле невольно оказалась захвачена его горячностью. А она-то всегда считала, что Вернон — этакий копуша, консервативный, полный предрассудков, лишенный воображения.

— Надо начинать учиться. Как можно скорее. О, это ужасно! Потеряно двадцать лет!

— Чушь, — сказала Джо. — Ты не мог заниматься музыкой в колыбели.

Он улыбнулся. Он постепенно выходил из транса.

— Думаешь, я свихнулся? Наверное, так может показаться. Но нет! О Джо, какое страшное облегчение! Как будто годами притворялся, а теперь притворяться не надо. Я ужасно боялся музыки. Всегда! А теперь…

Он распрямил плечи.

— Я буду работать — работать как негр! Изучу досконально — снаружи, изнутри — все инструменты. Кстати, в мире должно быть больше инструментов. Гораздо больше. Должны быть такие, которые могут выть и рыдать, я где-то слышал. Этих одних нужно штук десять-пятнадцать. И полсотни арф.

Он сидел, планируя и компонуя детали. Джо казалось это чистой ерундой, но ей было ясно, что Вернон все отчетливо видит внутренним зрением.

— Через десять минут ужин, — робко напомнила Джо.

— Да ну? Вот досада! Я хочу побыть один, подумать, послушать то, что у меня в голове. Скажи тете Этель, что у меня голова болит или что я захворал. Я в самом деле думаю, что заболеваю.

Это убедило Джо сильнее всего. Знакомая домашняя хитрость: если что-то тебя выбило из колеи, не важно, хорошее или плохое, то всегда хочется заболеть! Она сама такое частенько испытывала.

Она в нерешительности стояла в дверях. Какой странный у него вид! Совсем на себя не похож. Как будто… как будто… Джо нашла подходящее слово: как будто он вдруг ожил.

Она даже слегка испугалась.

Глава 2

1

Дом Майры назывался Кейри-Лодж. Он находился в восьми милях от Бирмингема.

Каждый раз, когда Вернон подъезжал к Кейри-Лоджу, он ощущал подавленность. Он терпеть не мог этот дом, его солидный комфорт, его толстые ярко-красные ковры, располагающий к праздности холл, старательно подобранные гравюры на спортивную тему в столовой, изобилие безделушек в гостиной. Но так ли уж важны вещи, которые он терпеть не может, по сравнению с тем, что за ними стоит?

Он задал себе вопрос и впервые попытался на него честно ответить. Разве не правда, что ему невыносимо оттого, что матери здесь хорошо? Вспоминая Эбботс-Пьюисентс, он воображал, будто мать, как и он сам, находится тут в изгнании.

Но это было не так! Эбботс-Пьюисентс был для нее словно чужое королевство — супруге короля. Там она чувствовала себя важной персоной и наслаждалась. Это было ново, это волновало — но это не был ее дом.

Как всегда, Майра приветствовала сына с нарочитой пылкостью. Лучше бы она итого не делала. Сейчас ему, как никогда, трудно было ей отвечать. В мечтах он рисовал себе собственную привязанность к матери. Но при встрече с ней эта иллюзия сразу исчезала.

Майра Дейр сильно изменилась со времен Эбботс-Пьюисентса. Она изрядно располнела, прекрасные золотые волосы тронула седина. Изменилось и выражение лица, оно стало мирным и удовлетворенным. В ней проявилось сильное сходство с братом Сидни.

— Хорошо провели время в Лондоне? Я так рада вам. Как замечательно, что мой прекрасный взрослый сын снова со мной, — я всем рассказываю, в каком я восторге. Матери — глупые создания, верно?

Вернон подумал, что верно, и устыдился этой мысли.

Джо сказала:

— Вы отлично выглядите, тетя Майра.

— Я неважно себя чувствую, дорогая. Доктор Грей не очень понимает, что со мной. Я слышала, появился новый врач, доктор Литлворт, он купил практику у доктора Армстронга. Говорят, удивительно умный. Я уверена, что это сердце, а не плохое пищеварение, как говорит доктор Грей.

Майра воодушевилась. Тема собственного здоровья всегда была для нее одной из самых любимых.

— А Мэри ушла — знаешь, горничная? Я совершенно разочаровалась в этой девушке.

Она говорила и говорила. Джо и Вернон слушали ее вполуха. Они были исполнены чувства превосходства. Слава создателю, они принадлежат к другому, просвещенному, поколению, они выше этих надоедливых деталей быта! Перед ними открыт новый, великолепный мир. Они глубоко и остро жалели всем довольное создание, которое сидело перед ними и трещало без умолку.

Джо думала: «Бедная, бедная тетя Майра! Одно слово — женщина. Кошмар! Конечно, дяде Уолтеру она надоедала. Это не ее вина. Дрянное образование, воспитана в вере, что дом — это все. И вот — сравнительно молодая, по крайней мере нестарая, женщина, а все, что она может, — это сидеть и болтать, думать о служанках, суетиться из-за своего здоровья. Если бы она родилась на двадцать лет позже, она могла бы стать свободной, счастливой и независимой».

И несмотря на острую жалость к ничего не подозревающей тетке, Джо отвечала ей ласково и делала вид, что ей интересно.

А Вернон думал: «Неужели мама всегда была такая? В Эбботс-Пьюисентс мне так не казалось. Может, я был слишком мал, чтобы что-то замечать? Скверно, что я критикую ее, когда она так хорошо ко мне относится. Но лучше бы она перестала держать меня за шестилетнего ребенка. Наверное, она ничего не может с собой поделать. Не думаю, что и когда-нибудь женюсь».

Неожиданно он дернулся, подстегнутый внутренней нервозностью.

— Послушай, мама. Я решил учиться музыке в Кембридже.