Медовый рай - Валерий Бочков

Бес еще что-то сказал, засмеялся.

– Казнь будет милосердием, – прошептала Белка. – Смерть будет милосердием… А жизнь…

Ощущение наползающего кошмара. Как в страшном сне, когда до сознания вдруг доходит, что все вокруг вовсе не то, чем казалось мгновенье назад, – трава под ногами начинает шевелиться, ветки деревьев оживают, невинная девица зеленеет лицом и, ухмыляясь, показывает вурдалачий клык.

Белка закричала – стон пополам с рыком:

– Не-ет! Нет! – Она стала бить наручниками в железный пол. – Нет!

Фургон подпрыгнул на колдобине, Белка, потеряв равновесие, кулем покатилась в угол. Ударилась затылком.

– Да, господин комендант, все бумаги… – говорил Бес. – Они что-то еще с курьерской вам отправят… На следующей неделе. Да, да, кажется, от судьи.

– Не-ет, – простонала Белка. – Нет, пожалуйста… Я не могу. Я ведь сама тогда… таблетками… Пожалуйста!

Она сжалась в комок, уткнула коленки в подбородок и заскулила:

– Смерть будет милосердием! Милосердием…

Нет, она просто не сможет. В ее памяти нет ничего, кроме жути той ночи – отцовской руки на полу, мертвой, с толстым обручальным кольцом, кислой вони пороха и оружейной смазки, крика в мегафон: «Не валяй дурака. Выходи, подняв руки!» В мозгу занозой сидят чертовы строчки:

А луна этой ночью,как на горе, ослепла —и купила у Смертикраску бури и пепла.

Она не сможет, просто не сможет жить с этим. Каждый день, каждую ночь. Да и зачем? Какой смысл в этом? Кроме мученья, бесконечной пытки, липкой паутины, опутывающей разум и волю. Боли, сводящей с ума своей безысходностью. Что ее ждет? Годы, десятилетия (подлец прав – ведь ей всего восемнадцать!), каждая секунда будет пропитана ядом несправедливости. Она не сможет забыть, стереть из памяти эти проклятые стихи, вероятно, в конце концов они сведут ее с ума. Но даже в своем безумии она будет помнить, что произошла чудовищная несправедливость. Что зло не наказано и не будет наказано никогда. Никогда!

32

Город остался позади. Белка лежала на полу и смотрела в щель под дверью на удаляющиеся огни – щедрую россыпь медленно тающих самоцветов: желтоватых топазов, сиренево-ледяных топазов, сочных рубинов. Алмазной иглой втыкался в лиловое небо шпиль телецентра. На самом острие каплей крови лениво пульсировал авиамаяк.

Пошли пригороды. Скучные ряды одинаковых домов с одинаковыми фонарями вдоль дорожек, низкорослые кусты и хворые деревья, неубедительно изображавшие скверы, пустые детские площадки. Иногда выскакивала балаганная вывеска придорожного ресторана, вспыхивала фейерверком и спешно, словно стыдясь, убегала в темень.

Началась пустыня. Закату удалось наконец выплеснуть свою обморочную красноту – там, где умерло солнце, пылал малиновый нарыв. От него растекалось коралловое марево, нежный и беспомощный цвет, от которого у Белки выступили слезы. Горная гряда на горизонте быстро темнела – голубой стал ультрамарином, потом просто черным.

Из кабины доносилась музыка, незатейливая и веселая. Потом волна начала уходить, радио выключили. Охранники не разговаривали, лишь иногда Бес комментировал встречные машины: он явно разбирался в технических нюансах – говорил про объем двигателя, лошадиные силы, называл какие-то цифры. Одноглазый молчал.

Проскочили мост через каньон, на частых стыках колеса устроили вагонный перестук. После моста дорога пошла в гору, мотор натужно загудел. Холмы подступили к самой обочине, Белке стало видно лишь черноту и багровый отсвет габаритных огней на асфальте. Она закрыла глаза, легла на спину.

33

Фургон остановился, Белка тут же проснулась. Подползла к двери – ей удалось разглядеть какой-то сарай со слепым фонарем над входом. Из-за крыши выглядывал мутный край полной луны. У завалившегося забора стоял старый пикап с горбатым кузовом.

Захрустел гравий под каблуками, кто-то зычно зевнул и от души хлопнул дверью кабины.

– Вот ведь темень… – Бес кряхтя потянулся. – Черт ногу сломит.

Он выругался, сплюнул.

– Не «Хилтон», это точно. А с этой что? – услышала Белка голос одноглазого.

– Потом выведу пописать. Пошли.

Бес начал колотить в дверь сарая.

– Абла ла пуэрта, Карла! – крикнул он, пару раз для убедительности пнув в дверь ногой. – Просыпайся, старая карга!

Долго не открывали. Желтый свет фонаря освещал деревянные ступени крыльца, вылинявшую надпись на доске – какая-то ферма – и две темных фигуры: щуплый Бес рядом с одноглазым верзилой выглядел как ребенок. Наконец дверь распахнулась, они вошли.

Рыхлая луна выползла из-за крыши, осветила двор пыльным белесым маревом. За сараем виднелась ограда, сложенная из дикого камня. Дальше начиналась пустыня, темнели холмы, похожие на застывшие океанские волны. Где-то там, в непроглядной дали, завыл койот. Белка поежилась.

Из-под двери тянуло сыростью, горько воняло мокрой гарью. Белка толкнула дверь плечом, потом легла на спину, с силой уперла подошвы ботинок в обе створки. Надавила – засов скрипнул, но дверь не поддалась. Так дело не пойдет, нужно по ней как следует трахнуть. Белка, как на уроке физкультуры, прижав колени к подбородку, сжалась пружиной, а после коротким броском ударила каблуками в дверь. От грохота ей самой стало страшно, она замерла и стала ждать. Из сарая никто не вышел, только в дальнем конце загорелось окно. Потом другое. У Белки тряслись руки, она отползла в угол, обхватив колени, прижала их к груди. Мерзко дрожали губы – это от холода, от холода, пробормотала Белка вполголоса.

Бес появился минут через сорок. Белка словно почувствовала, что он сейчас придет. И тут же скрипнула дверь, по крыльцу протопали башмаки, потом захрустел гравий – все ближе и ближе. Клацнул замок, раскрылась дверь. Луч фонаря ослепил Белку, она загородилась руками.

– Ну вот… – тихо проговорил Бес. – Все получается даже лучше, чем я смел мечтать. Я про праздник.

Он засмеялся. Белка не видела его, только сноп белого слепящего света.

– Выползай, – нежно позвал он. – Пойдем, погуляем…

Белка на карачках доковыляла до двери, легла на живот, сползла на землю. Ноги затекли и не слушались.

– Ну не ленись, пожалуйста. Шагай. – Бес фонарем подтолкнул ее. – Покажу тебе кой-чего…

Белка, шатаясь, пошла. Бес светил ей в спину. Она наступала на свою прыгающую по щебенке тень, огромную и уродливую. Между двух столбов на веревке сушилось белье, в темноте тряпки были похожи на шеренгу задумчивых привидений.

– А теперь – левее, – сказал он. – Гараж видишь?

Луч фонаря выхватил кусок пригорка и приземистую постройку с ржавыми воротами. Рядом стоял скелет грузовика, по бампер вросший в песок. Бес повесил фонарь на крюк в стене, начал возиться с замком.

Белка сжала кулаки, сделала осторожный шаг – если браслетами со всего маху в темя…

– Стоять, – не поворачиваясь, строго сказал Бес. – А то будет очень больно.

Вошли, Бес щелкнул выключателем. Скудный свет – дохлая лампа в жестяном абажуре вспыхнула над дощатым помостом. Посередине стояло деревянное кресло с прямой спинкой. Оно было выкрашено в яркий оранжевый цвет. Белка застыла.

– Я знал, что тебе понравится… – проговорил Бес, подталкивая Белку к помосту. – Не бойся, ближе подойди.

К подлокотникам кресла были приделаны металлические кольца с зажимами для рук, от них по доскам помоста змеились толстые провода в черной резиновой оплетке.

– До двух тысяч вольт, конечно, не дотягивает – генератор хиловат. – Бес подошел к трансформаторному ящику, открыл крышку. – Пробки вышибает. Где-то пятьсот-шестьсот максимум. Но так даже интересней…

Он поднялся на помост, обошел кресло, провел рукой по спинке.

– Ты мне ничего не сделаешь. – Белка постаралась говорить спокойно, она сглотнула. Ей казалось, что от страха ее сейчас вырвет. – Все знают, что я…

Бес засмеялся, пружинисто спрыгнул с помоста.

– Какая простота! – Он отряхнул ладони. – Умильно до слез.

– Комендант знает… Ты подписал бумагу, там, в суде – я видела… Ты должен меня доставить…

– Разумеется! – Бес сделал удивленное лицо. – Кто же сомневается! Должен – значит, доставлю. В целом виде или по частям. Сырую или запеченную. Но непременно доставлю.

Гараж был большой, на две машины, перед второй дверью стоял пыльный «Форд» с аризонскими номерами и треснутым ветровым стеклом. Разбуженный сверчок недовольно зацокал, потом затянул занудную трель. Сыро пахло землей и прогорклым машинным маслом. В углу гаража громоздился хлам – обычный сарайный мусор, застрявший тут по дороге на свалку: мятые картонные коробки, жестяные банки с потеками краски, мотки проводов, желтый садовый шланг, ржавые инструменты – лопата, двуручная пила, грабли со сломанной ручкой. Среди этого хлама белел мраморный ангел с отбитым крылом – такие обычно стоят на мексиканских кладбищах. У ангела было скорбное девичье лицо, обращенное к небу. Туда же он указывал правой рукой, свою левую руку ангел жеманно приложил к сердцу.