Анатомия американского национализма - Анатоль Ливен

Эти принципы стали основной составляющей французского национализма, а именно: восприятием Францией своей вселенской миссии и концепции французской самобытности и гражданства, которые уходят корнями в верность французскому государству, а не этнической группе или религии. В результате Франция в течение длительного времени была наиболее открытым обществом в Европе (за исключением России), начав ассимилировать иностранных подданных127. При этом необходимо отметить, что эта открытость действительно предполагала ассимиляцию, а не просто терпимость. Как и в Соединенных Штатах, иностранцы могли стать французами, ожидалось, что они станут французами.

Франция была первой страной в Европе, которая в течение многих лет предоставляла свободу своему еврейскому меньшинству, однако с очевидным намерением, озвученным Наполеоном, что оно вследствие этого сольется с французским народом. Это был совсем иной подход, чем, например, в Британии, которая значительно медленнее расширяла права религиозных меньшинств, хотя также была достаточно терпима к духовным различиям. В последние десятилетия во Франции вновь стала отмечаться напряженность в отношениях с мусульманским меньшинством, что проявилось в весьма спорном решении, принятом в 2003 году, о запрете девушкам-мусульманкам носить в школах хиджабы. Данное решение было обусловлено принципом о роли государственной системы образования в обеспечении светских и ассимиляционных ценностей республики128. Таким образом, французский конституционный национализм носит ассимиляционный характер, но не плюралистический. Как мы увидим, это также относится и к некоторым разновидностям американского конституционного национализма.

Как и США, Франция также дала приют политическим течениям, тенденциям, культурам и идеологиям, существо которых явно противоречило французским «основополагающим принципам». Эти политические тенденции наиболее ярко проявились в длительном отказе в XIX веке консервативных и католических сил принять и признать Французскую республику и те ценности, на которых она была основана. Тем не менее, как и в Соединенных Штатах, преемственность политической верности и лояльности не выступает в качестве основной черты этой «антитезы». Последние выхолощенные остатки французского монархизма достаточно спокойно присягнули на верность Пятой республике де Голля, и католическая церковь также уже с давних пор заключила мир с республикой и демократией. Кроме того, в течение длительного исторического периода даже французские крайне правые силы в значительной степени объединились с правоцентристским движением.

В силу вышесказанного было бы неверно проводить какие-либо прямые политические параллели между контрреволюционными роялистами-шуанами в Вандее в 1790-е годы и партией «Национальный фронт» Жан-Мари Ле Пена в начале XXI века. Как подчеркнул Ганс Роггер, поскольку в историческом и международном плане правые силы, как правило, в большей степени опирались на соответствующим образом настроенные общины или движения, а не на формальную идеологию, «разногласия в рядах правых сил носят еще более выраженный характер, чем в рядах левых, и именно это чрезвычайно затрудняет возможность сделать общие выводы о правых силах, чтобы выработать приемлемые и действенные определения»129.

Скорее, можно было бы проследить определенную преемственность в том настрое, который был присущ различным политическим формам разных поколений. Эти тенденции подчеркивают французскую национальную самобытность, основанную не на светской идеологии, а на более или менее закрытой этнической духовной самобытности. На протяжении длительного времени это означало приверженность католицизму. В течение нескольких десятилетий, начиная с конца XIX века и заканчивая правлением вишистов, был очевиден антисемитский настрой. Сегодня принято прежде всего быть белым, хорошо владеть французским и не относиться к числу мусульман. Как правило, было принято крайне враждебно относиться к административным, деловым и духовным элитам Парижа, да и к самому Парижу с его многонациональным населением и современной культурой (даже тогда, когда лидеры и идеологи этого движения являлись парижскими интеллектуалами).

В Америке, как писал Уолтер Рассел Мид, сотрудник Совета по международным отношениям (США), «убеждение в том, что сущность американской национальности заключена в приверженности универсальным принципам, находится в постоянном конфликте с идеей, что «американскость», «американизм» – это свойство, присущее исключительно американскому народу, и следует скорее защищать его от чуждых влияний, чем делиться им с человечеством»130.

Это убеждение было также присуще и Франции131. Как и любые другие движения подобного рода, движения с подобным убеждением (как в Соединенных Штатах, так и во Франции) считали себя представителями «истинных жителей страны» (pays réel), исконного, подлинного народа, проживавшего здесь с незапамятных времен, в отличие от «правящих политических кругов» («pays lе́gale»), административных и духовных элит (аналогичное пристрастное мнение высказывалось и американскими политиками правого толка при обличениях Вашингтона)132. Как и его консервативные националистические аналоги в других странах Европы, подобное движение во Франции по своему духу крайне враждебно Евросоюзу и глобализации, поскольку рассматривает их как проекты космополитических элит, противоречащие интересам простого, «истинного» французского народа. Источником этого движения в прошлом была родовая аристократия и слои мелкой буржуазии и крестьянства. Сегодня оно включает в себя множество рабочих, чаще всего из числа бывших коммунистов и их сторонников.

Так же, как корни восприятия Францией своей транснациональной миссии уходят в дореволюционные времена, так и корни данного движения можно проследить в провинциальном сопротивлении не только революции, но и предшествовавшим попыткам королевской централизации, унификации, призыва на военную службу и налогообложения. Здесь тоже отмечаются параллели с миром «антитезы» в Соединенных Штатах.

Глубокое недоверие к «органам власти», характерное для многих американцев, обычно, с легкой руки великого американского историка Фредерика Джексона Тёрнера (1861–1932), объясняется индивидуалистической традицией американского поселенца («концепция освоения новых земель» или «теория фронтира»); и это, безусловно, верно. Тем не менее в этом недоверии есть также элементы давнего недоверия европейских крестьян к государственной власти, которая в конечном итоге представала перед ними (а в большинстве развивающихся стран предстает, как и перед крестьянами в старой Европе, и по сей день) в виде коррумпированных сборщиков налогов, грубых полицейских, жестоких рекрутеров, забиравших крестьян в армию, солдат (причем даже из армии собственной страны), чинивших грабежи и насилие и говоривших на чужих языках или диалектах. Один из способов понять решительные индивидуалистические и антигосударственные действия жителей разных частей Америки – это сопоставить их с обычными европейскими крестьянами, которые убегали в леса и горы, чтобы избежать притязаний со стороны государства. Только американцы убегали немного дальше.

Эти движения «антитезы» Франции имели естественную тенденцию к росту во времена экономической депрессии, а также тогда, когда Франция терпела поражения, была унижена или находилась в состоянии упадка. Такая ситуация наблюдалась, например, после поражения, нанесенного Франции Пруссией в 1870–1871 годах, или во время «дела Дрейфуса»133. В 1872 году Сюлли-Прюдом отрекся от прежних настроений интернационализма в стихотворении: «Я писал Шиллеру: /«Я гражданин мира»… / Но я раскаялся / В своей извращенной любви. / Отныне моя любовь / Только лишь к моей стране. / И к тем, кого я предал / любовью к человечеству»134.

Это обращение к «антитезе» вновь произошло в гораздо более критичной ситуации, когда массы примкнули к маршалу Петену и его режиму Виши после поражения Франции в 1940 году. В очередной раз аналогичная ситуация, угрожавшая самому государственному строю во Франции либо его стабильности, возникла в 1950-х годах после поражения Франции в Индокитае и в кризисном для французской стороны положении в Алжире. Однако, как показывает популярность движения Ле Пена, совершенно нельзя быть уверенным в том, что очередное сочетание экономической депрессии, иммиграционных факторов и терроризма не приведет в будущем к всплеску французского шовинистического авторитаризма до по-настоящему опасного уровня.

Сегодня, как и в других странах Западной Европы, националистическое движение во Франции находится в глубокой обороне, можно даже сказать, «в изоляции». Оно сосредоточено на защите «традиционной» национальной культуры и этнического сообщества (другими словами, если приводить в пример США, то сложившегося этнического смешанного состава, оставленного в наследство предыдущими поколениями иммиграции) и выступает против новой иммиграции, новых форм культуры и новых экономических моделей. Эта форма национализма незаметно и плавно переходит в различные формы насилия на уровне «скинхедов».