Евангелие от Люцифера - Пол Кристофер

— Знал?

— Надеялся, — ухмыльнулся Хилтс.

— Надейся на лучшее. Это самое оптимистическое, что ты мог предложить?

— Все лучше, чем распрощаться навеки с собственными задницами. Что было для нас единственной альтернативой.

— А как насчет вертолета? Он за нами погонится?

— Нет. У них было недостаточно времени, чтобы совершить подъем. Этому Насифу придется пережидать бурю. На земле. Не исключено, что и после нее придется вызывать по радио помощь.

— Ну а нам-то что теперь делать? Вернуться на раскопки мы не можем.

— В Айн-аль-Газаль есть старый нефтяной аэродром. Мы можем там заправиться и перелететь через границу в Египет.

— А потом?

— Придется немного подумать. Каир. Посольство. Новые паспорта. Может быть, поговорить с твоим приятелем Микки Червы.

— А может быть, нам все же удастся выяснить, что нашел Педрацци и из-за чего вообще весь этот переполох.

— Надо было хотя бы захватить с собой одну из тех медных урн.

— Извини, отвлеклась, — ответила Финн.

Она полезла в карман и достала старый плоский портсигар с изображением сидящей женщины на крышке.

— Вот единственное, что у нас есть.

— И никто из нас не курит, — сказал Хилтс. — Вот обида!

Они летели строго на восток, к далекой границе, прочь от песчаной бури и Насифа с его вертолетом и пулеметами.

Финн потрясла портсигар, но никакого звука не было, хотя для пустого он казался тяжеловатым. Из любопытства она открыла крышку и удивилась, увидев внутри скомканный кусочек пыльного полотна. Хилтс бросил взгляд через узкую кабину.

— Нашла что-нибудь?

— Точно не знаю, — сказала она. — Это похоже на носовой платок.

— Я собираюсь совершить посадку по радару, — сказал Хилтс, мягко переводя вперед рычаг управления. Самолет отреагировал моментально, устремившись вниз, в сторону пустыни. — Не хотелось бы, чтобы наш друг послал за нами кавалерию.

Финн развернула тряпицу. В одном углу была вышита монограмма — две буквы, переплетенные под гербом.

— Л. П. Лючио Педрацци. Герб тот же самый, что на кольце с его пальца.

— Дырку в башке ему не скорпионы проделали, — заметил Хилтс. — Это был выстрел, скорее всего, из пистолета, с близкого расстояния.

— Убит?

— Без вопросов.

— Но ты говорил, что единственным человеком, составившим ему компанию в последнем полете, был…

— Пьер Дево, монах, — договорил Хилтс.

— Монах с пистолетом?

— Агате Кристи это понравилось бы.

Финн закончила разворачивать носовой платок. В центре квадратика ткани поблескивал золотой медальон. На девушку в упор смотрело злобное рельефное лицо сдвинувшей брови Медузы: зубы в оскале, вместо волос клубок извивающихся змей.

— Монета? — спросил Хилтс, глядя на предмет на ее ладони.

— Медальон.

— А что написано вокруг головы?

— Надпись та же самая, что и на каменном гробу. «Здесь покоится светоносец. Так говорит Люцифер».

Она перевернула золотой диск. С оборотной стороны были выгравированы красивое лицо и еще одна надпись.

— А там что?

— «Legio III Africanus — Domus in Venosa est». «Третий африканский легион, чей дом в Венозе», — перевела она.

Хилтс задумался, наморщив лоб.

— Где находится Веноза?

ГЛАВА 17

Веноза оказалась городком с населением примерно в двенадцать тысяч жителей, раскинувшимся у подножия вулканической вершины в районе Базиликата, маленькой провинциальной области, расположенной примерно в дуге итальянского «сапога», между заливом Таранто к югу и мраморным Апеннинским хребтом к северу. С архитектурной точки зрения городок представлял собой скопище невыразительных строений с белыми оштукатуренными стенами и пыльными бежевыми черепичными крышами. Туристические маршруты через него не пролегали, ибо там не было ничего, сопоставимого с изысками Тосканы или величием Рима, однако прежде, и под другим названием, то был один из важнейших расположенных вдоль Аппиевой дороги сборных пунктов непобедимых легионов Рима, отправлявшихся завоевывать мир. Нынче там имелось лишь несколько второстепенных церквей, заброшенные катакомбы, крепость и расположенный в центре, на маленькой площади, неплохой ресторан.

Финн припарковала маленький голубой «фиат-панда» на тесной городской площади и выключила двигатель. Единственным различием между площадью и парковочной площадкой из мощеного камня являлась среднего размера статуя старого римлянина в тоге со свитком в одной руке и оливковым венком на полулысой голове. Предположительно то был самый прославленный житель города, Квинт Гораций Флакк, более известный в истории литературы как поэт Гораций. Финн сидела за рулем, потому что бегло говорила на итальянском языке, проведя год во Флоренции, где собирала материалы для своей магистерской диссертации по теме «Рисунки Микеланджело». Кроме того, она знала, что это наилучший способ общения с итальянской дорожной полицией, представители каковой, при всем их ужасающем шовинизме, всегда были готовы проявить снисходительность по отношению к симпатичной рыжеволосой туристке, особенно такой, которая умела сказать per favore и grazie со столь очаровательным акцентом. Финн распахнула дверцу миниатюрного автомобиля.

— Побудь здесь, — велела она.

— Это еще почему? — осведомился Хилтс, отстегнув ремень безопасности.

— В этой стране у женщины, которая задает вопросы сама, получается лучше, чем когда она с кем-то, — ответила Финн. — Итальянские мужчины одинаковы — себя они почитают рожденными на свет для того, чтобы очаровывать женщин, а женщин, во всяком случае молодых, считают беспомощными романтическими созданиями, отчаянно нуждающимися в мужской поддержке, заботе и внимании. А вот в тебе каждый из них увидит прежде всего соперника.

— А если он окажется дряхлым стариком?

— Тем лучше. Он захочет показать, что еще молодец, — ухмыльнулась она.

— А если геем?

— Ему все равно захочется ущипнуть меня, просто чтобы поддержать национальную честь.

— Странные рассуждения для американской феминистки.

Она рассмеялась.

— Феминизм есть феминизм, а Италия есть Италия.

Финн выбралась из машины, пересекла способную породить клаустрофобию маленькую площадь и вошла в местную городскую ратушу — осыпающееся каменное здание со входом, похожим на щербину во рту, и с полным отсутствием каких бы то ни было выдающихся архитектурных особенностей.

Хилтс откинулся на спинку сиденья и взял путеводитель, который они купили на заправке в двенадцати милях от города.

Согласно этой книге, пару тысяч лет назад городок назвали Венусия, в честь римской богини любви и красоты, но со временем название стало звучать несколько иначе. Теперь главной местной достопримечательностью являлась гробница супруги Роберта Гвискара, норманна, завоевавшего Сицилию, каковое деяние имело своими последствиями появление мафии и слова wiseacre — «умник». Насколько мог понять Хилтс, ничего связывающего Лючио Педрацци с полной не столь уж древних мумий пещерой в Ливийской пустыне здесь не было. Правда, другими наводками они все равно не располагали.

Спустя пять минут Финн появилась снова и села в машину.

— Ну и? — спросил Хилтс.

— Хочешь верь, хочешь нет, но его зовут Альберто Пачино, и он упорно пытался вставлять реплики из «Человека со шрамом» с итальянским акцентом.

— Ну а кроме того, что ты сказала «привет» его маленькому другу, ты что-нибудь узнала?

— Я не говорила «привет» его маленькому другу, зато выяснила, кто лучший знаток местной истории. Его зовут синьор Абрамо Вергадора. Он профессор на пенсии и проживает на вилле «Л'эбрео эрранте», в нескольких милях к северу.

— Это как переводится?

— «Вечный жид», — ответила Финн.

ГЛАВА 18

Вилла синьора Вергадора находилась в живописной долине, раскинувшейся между двумя из бесчисленных каменистых холмов, разбросанных по всем окрестностям, словно какая-то гигантская псина изрыла их, норовя докопаться до столь же огромной косточки. Причем в отличие от большинства подобных долин, через которые они проехали, эта была еще и зеленой. Вилла располагалась в оливковой роще, и по одну сторону от дороги к ней между деревьями, поблескивая, бежал ручей. Само здание выглядело скромным и очень старым — пожелтевшая штукатурка отставала от древней кладки, глубокие окна скрывались за коваными решетками, а над тусклой терракотовой черепицей кровли возвышалась башенка.

Финн припарковалась перед парадным входом, и когда они с Хилтсом вылезли из машины на яркий, теплый солнечный свет, стали слышны мягкое журчание ручья и шелест ветерка в кронах пирамидальных тополей, обступавших дом, словно часовые, и гораздо более высоких, чем сучковатые старые оливы, наверное, ровесницы этой виллы.

Они остановились перед массивной дощатой дверью, и Финн потянула за цепочку колокольчика. Откуда-то из глубины донесся слабый звон, а потом шарканье приближающихся ног. Наконец дверь со скрипом приоткрылась и в проеме появился ни дать ни взять итальянский Дж. Р. Р. Толкиен, в ермолке, нахлобученной на копну непослушных серебристых волос, с мешками под поблескивающими глазами и розовыми щечками, основательно обвисшими по обе стороны по-женски мягко обрисованного рта. На лбу хозяина виллы красовались сдвинутые наверх очки в ярко-красной оправе, а одет он был в коричневый вельветовый костюм, слишком теплый для лета, в комплекте с жилетом, белой сорочкой и галстуком. Из кармашка на жилете свешивалась часовая цепочка. При этом на ногах у него были бархатные домашние туфли.