Филарет – Патриарх Московский (книга вторая) - Михаил Васильевич Шелест

стеклянными «фонарями», не дающими копоти. В эту баню никого кроме них стражники не впускали. Да и не думал никто, что в таких хоромах может быть только баня. И сей допуск возвышал Даньку, Кузьку, Тишку и Максимку неимоверно.

— «Не возгордились бы», — в какой уж раз подумал Попаданец.

* * *

1 — Две сажени — около трёх метров.

2 — Призренный — от слова «призреть», т.е. приютить.

Глава 9

На вечерней службе Михаил Петрович Головин Фёдора не увидел и отправился к Захарьиным в мрачном настроении, полагая, что Федька снова остался у царя. Однако во дворе усадьбы слуги сказали, что Фёдор Никитич «приехали и отдыхают у себя в избе».

— «Надо же», — подумал Головин. — «Фёдор Никитич… А ещё по весне взашей гоняли по двору хворостиной. Вот ведь, как жизнь складывается. На „коне“ теперь внук. Надо было тогда зарезать… Эх… Как тихо жил. В почёте… Эх…»

Головин прошёл к двухэтажной «избе», поднялся по ступенькам и стукнул палкой в дверь. Открыл незнакомый стрелец и молча уставился на просителя.

— Головин я! Казначей! К воеводе по государеву делу.

Стрелец повернул голову во внутрь помещения и повторил сказанное Головиным буквально и с теми же интонациями.

— Проходи! — сказал через пару мнут стрелец. — Раздевайся, разувайся, надевай тапочки.

Михаил Петрович удивился порядкам, но, с другой стороны, обрадовался, что сразу не выгнали, а раз заставили разуться, значит привечают, и если выгонят, то не скоро.

— Михаил Петрович, — радушно встретил его внучатый племянник, распахнув объятия.

Они обнялись, и Головин отметил, что внук не кинулся на грудь «деду», а чуть приобнял того за плечи, продолжая говорить:

— Рад видеть! Рад видеть! Отужинаешь чем Бог послал?

— Отужинаю, Фёдор Никитич. Тебя так все кличат, слышал?

— Да, Михаил Петрович, высоко взлетел твой внук. Аж самому страшно, как окину взглядом открывшуюся ширь. Да, боюсь, больно будет падать, ежели крылья подрежут. Давно хотел с тобой поговорить, но зело занят был. Государь не отпускает. Слышал, мы кабак открыли на Болотном острове? Сейчас только оттуда.

— Слышал-слышал, Фе… Э-э-э… Фёдор Никитич.

— Федюня, деда! Федюня! — расплываясь в улыбке поправил Попаданец.

— Слышал, Федюня. Слышал и то, что его тебе на откуп дали. Правда?

— Правда, деда. Вон деньги считаю и со сказкой сверяю. За всем глаз да глаз нужен. Контроль и учёт, так сказать. Ну, ты меня понимаешь, сам ещё при большем хозяйстве.

Они помыли в тазу руки и сели за стол. После сытного «рабочего» ужина Фёдор лишь поковырял пирог с крольчатиной, запивая его ягодным горячим морсом, а Головин накладывал себе от души. Он сильно перенервничал и сейчас прятал возбуждение за показным голодом.

— С утра маковой росинки не было, — наконец выдохнул он после ополовиненной зараз солидной плошки холодца.

От хрена у него по щекам обильно текли слёзы и капало с носа. Утеревшись полотенцем, Михал Петрович откинулся спиной на спинку стула. Его постепенно отпускало. Он успокоил мысли и, когда понял, что может говорить, начал:

— Хотел, Фёдюня, напомнить наш уговор, что по весне случился.

Головин промокнул ещё раз нос и глаза и внимательно глянул на внука, «помнит ли?». Фёдор не подвёл. Кивнул.

— Ты про англичан? — спросил он. — Помню, как же. Помню и то, что просил тебя свести их со мной для обсуждения величины оплаты.

— А я помню, что ты грозился придумать, как организовать передачу тайных сообщений. Придумал?

— Придумал. Кабак, думаешь, для чего у царя выпросил?

— Неужто и немцам в кабак вход не забронён?

— Разрешён, деда. Но для немцев отдельный зал отведён, однако обслуга-то наша.

Головин взял нож и полез им в зубы.

— Вон палочка для зубов. Обточи и ковыряй, — сказал Фёдор.

Головин взял лучину и, заправив её ножом, засунул промеж нижних передних зубов и стал с хитрецой поглядывать на сидящего напротив него внука что-то размышляя.

— А скажи-ка, Федюня, отчего Иван Васильевич не мил ко мне? Не сказал ли ты ему, часом, за ту записку?

— Сказал, — просто, как будто речь шла о чём-то обыденном, ответил Фёдор. — Сказал, что ты якшаешься с англичанами и меня заставил им помогать под угрозой кинжала.

Михаил Петрович так и остался сидеть с открытым ртом и палкой между щербатых зубов, промеж которых не могло не остаться значительных кусков свинины.

— А ты думал, я отдамся твоему произволу? — так же спокойно продолжил Попаданец. — Да мне и тогда цена была копейка, а потом бы вообще даром гоняли, на испуг брали. Оттого и зол на тебя государь, что предал ты его.

Головин так и продолжал сидеть с открытым ртом. Его словно парализовало. Он всё видел, но ничего не мог сказать, а внук всё говорил и говорил. Его слова слышались Михаилу Петровичу глухо, словно через перину, но смысл он, хоть и с трудом, но улавливал.

— Ждёт он от тебя раскаяния, ибо упросил я его, объяснив, что через тебя и англичан за жабры возьмём и канал связи. С весны ты под контролем на англичан работаешь и негодные документы им передаёшь. А Басманов весь ваш клубок размотал. Благодарить ты меня должен до скончания века, Михаил Петрович.

Глаза Головина ещё больше вылезли из орбит.

— За… За что? — едва выдавил он, шамкая ртом, не вынимая лучины.

— Не проглоти смотри, — усмехнулся Фёдор, тыкая пальцем на опасный предмет. — За что, за что? За то, что Иван Васильевич с тебя сразу шкуру не содрал. И теперь молись, чтобы, когда я с Ченслером свяжусь, тебя оставил в схеме. Хотя… Не знаю ещё, зачем ты мне нужен?

Головин подался вперёд, потянувшись за ножом.

— Не уйдёшь, Михаил Петрович. Во-первых — стрельцов тут не один стражник, а во-вторых — на всех заставах запрет наложен на твой выезд. В особом списке ты, как и Ченслер. Хорошо, что ты сам пришёл сегодня. Хотел завтра к тебе в усадьбу наведаться. Со стрельцами. Шуму бы было… А так, сделаем всё тихо. Посидишь пока у меня в каземате. Там сухо и тепло, если в одежде. Посидишь подумаешь, с кем ты? Со мной и с государем, или с врагами народа: Адашевым и Сильвестром. Подумаешь и вспомнишь, кто ещё из дворян в вашей оппозиционной партии состоит.

— Федюня!