Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Это русские поговорки. В переводе они звучат не столь ярко, но суть их в том, что, пока дело не сделано, не надо трубить о блистательной победе.
— Мудрые, очень мудрые поговорки, — после паузы вздыхал Хейнеман. — Завтра же расскажу о них врачу. Обязательно расскажу!
— Врачу? — вскидывался Бережков. — Вы больны?
— Я-то здоров. А вот жена… Доктор говорит, что кризис позади, что она вот-вот пойдет на поправку, а этого «вот-вот», или, как вы говорите, «гоп», нет и в помине. Правда, он намекал на какое-то дорогое лекарство, но мне оно не по карману.
— Знаете, что, Хейнеман, давайте-ка вечерком соберемся в моем кабинете. У русских такие разговоры насухую не ведутся, — выразительно щелкнул он по горлу. — Договорились?
— Натюрлих, — согласно кивнул Хейнеман.
Чтобы не подвести Хейнемана, Бережков накрыл стол не в своем кабинете, а в комнате, смежной с вестибюлем. Дело в том, что в соответствии с установленным немцами порядком солдаты несли наружную охрану, а в вестибюле посольства — их начальник Хейнеман. Но если вдруг кто-то из солдат по какой-то необходимости мог направиться в здание посольства, Хейнемана могли вовремя предупредить, и он встретил бы подчиненного на своем посту.
Первая вечеринка прошла успешно. Потом была вторая, третья… И вот однажды, когда Хейнеман снова заговорил о дорогом лекарстве, Бережков как бы вскользь заметил:
— А у меня проблема с точностью до наоборот. Как вы наверняка знаете, в Берлине я работаю довольно долго и скопил кое-какие деньги. Дело в том, что у меня была мечта — купить хорошую, большую радиолу, настоящий, знаете ли, «Телефункен», от одного вида которого мои московские друзья зашлись бы от зависти. Но теперь — какой «Телефункен»? Через неделю-другую нас отправят домой, и уже сейчас объявили, что не разрешат ничего вывозить, кроме одного чемодана с личными вещами. Так что мои сбережения пропадут… Я очень надеюсь, что вы поймете меня правильно: вместо того, чтобы выбрасывать деньги в клозет, я мог бы предложить их вам. У меня есть тысяча марок, — протянул он конверт с деньгами. — Считайте, что они ваши. Я буду рад, зная, что вы их потратите на такое благое дело, как здоровье вашей супруги. Колебался Хейнеман недолго…
— Спасибо, — сказал он, пряча конверт. — Я вам очень благодарен и… обязан. Если смогу быть вам чем-нибудь полезным, то можете на меня рассчитывать.
— Ну что вы, оберштурмфюрер, о какой благодарности речь?! Хотя… Лично мне ничего не нужно, а вот у одного моего друга довольно странная проблема. У него роман. С немецкой девушкой. Одному богу ведомо, когда они теперь увидятся. Он очень переживает, да и девушка, наверное, тоже. Не исключено, что она… ну, вы сами понимаете, что случается с девушками после интимных встреч. Короче говоря, он хотел бы с ней встретиться хотя бы на часок. Но как? — развел руками Бережков. — Кроме меня, из здания никого не выпускают.
— Как жаль, — вздохнул изрядно захмелевший Хейнеман. — Любовь — это святое. Любовь — это… это… Когда я познакомился с моей бедной Мартой, то ездил к ней на велосипеде. Тридцать километров в одну сторону. Три раза в неделю… Вашему другу надо помочь! Как? Пока что не знаю. Надо подумать. Дайте мне денек-другой…
Ровно через сутки Хейнеман изложил подробный план поездки в город Бережкова и его влюбленного друга.
Как вы понимаете, влюбленным другом был Александр Коротков. Выезд назначили на раннее утро, когда непроспавшиеся эсэсовцы были не очень внимательны. За руль неприметной «опель-олимпии» сел Бережков. Рядом — Хейнеман. Сзади — Коротков с небольшим, но очень модным чемоданом. По версии Бережкова, там были дамские вещи, предназначенные для девушки его влюбленного друга, а на самом деле новейший радиопередатчик, который во что бы то ни стало надо было передать Корсиканцу — таким был псевдоним руководителя подпольной антифашистской группы Сопротивления Арвида Харнака. Несколько позже Корсиканец, а также Старшина, он же Харро Шульце-Бойзен, возглавили широко известную «Красную капеллу», которая несколько лет передавала в Москву сверхважные сведения и была самой большой головной болью гитлеровской контрразведки. А курировал работу этой группы Александр Коротков, и встречался с Корсиканцем и Старшиной он, и только он.
И вот теперь, с началом войны, самые полезные и самые важные агенты остались без связи. Значит, информацию им придется передавать не через кого-то, а по рации, которой у них нет, но которую им должен передать Коротков. Именно ради этого была затеяна вся эта история с Хейнеманом и несуществующей немецкой девушкой.
Как бы то ни было, «опель» беспрепятственно выехал за ворота и остановился у ближайшей станции метро. Сменив несколько маршрутов и убедившись, что хвоста за ним нет, на одной из станций он встретился с членом подпольной группы Элизабет Шумахер. Вручив ей чемодан, Коротков торопливо заметил:
— Времени у нас мало, поэтому буду предельно краток. В чемодане — рация. Исходная цифра для шифровки — 19405. Запомнила? Очень хорошо. И еще. В этом конверте двадцать тысяч марок. Передай их Харнаку, скажи, что это для нужд организации. Скажи так же и то, что теперь, когда началась война, каждое слово, пришедшее в Москву из Берлина, будет на вес золота. При первой же возможности я лично постараюсь выйти на связь.
Не думал тогда Александр Коротков и не гадал, что эта встреча последняя, что век «Красной капеллы» будет недолог, а судьба ее членов трагической. Летом 1942-го гестапо выйдет на след подпольной организации, а осенью арестует более ста ее членов. Потом будет суд — и изуверские приговоры, которые утвердит Гитлер: тридцать одного мужчину отправят на виселицу, восемнадцать женщин казнят на гильотине, несколько человек расстреляют, а остальных бросят в концлагеря.
Но это будет позже, гораздо позже… А тогда, в июне 1941-го, довольный удачно проведенной операций, Александр Коротков, как и было условлено, вышел к универмагу и сел в поджидавший его «опель».
— Ну что, как прошла встреча? Как вела себя ваша Гретхен? — поинтересовался Хейнеман.
— Встреча прошла на высоком уровне, — отшутился Коротков. — А Гретхен, конечно же, расстроена… Когда-то мы теперь увидимся, — с неподдельной грустью вздохнул он.
— Ничего не поделаешь, война, — сочувственно огорчился Хейнеман.
— Вы не возражаете, если я приторможу около газетного киоска? — вмешался в разговор Бережков.
— Пожалуйста, — кивнул Хейнеман.
Вернувшись с пачкой газет, Бережков протянул их Короткову и попросил прочитать их хотя бы по диагонали.
— Если верить газетам, то наши дела плохи, — недовольно ворчал Коротков. — Они уверяют, что путь на Москву открыт… Ого, а вот это признание дорогого стоит! — неожиданно оживился он. — Послушайте-ка, что пишут в «Фолькишер беобахтер», причем на первой полосе: «Русский солдат превосходит нашего противника на Западе своим презрением к смерти. Выдержка и фатализм заставляют его держаться до тех пор, пока он не убит в окопе или не падет мертвым в рукопашной схватке».
— Да-а, судя по всему, война с Россией обойдется нам недешево, — вздохнул Хейнеман. — Боюсь я за своего сына, ох боюсь…
Бережков и Коротков многозначительно переглянулись: они поняли, что Хейнемана нужно обихаживать и дальше — он им еще может пригодиться.
Вернувшись в посольство, они тут же начали планировать новую поездку, но выбраться на волю им больше не удалось: количество охранников было удвоено, и за ворота никого ни под каким видом больше не выпускали. А в ночь на 2 июля пришел приказ приготовиться к погрузке в железнодорожные эшелоны. На сборы — ровно час. Вскоре подошли крытые грузовики, в которые затолкали сотрудников посольства и членов их семей, причем работников торгпредства и других советских учреждений по какой-то, чисто немецкой логике, загоняли в отдельные грузовики, а впоследствии и в особые вагоны. Таким образом было составлено два эшелона, которые на рассвете двинулись в долгий, двухнедельный, путь.
Издевательства над людьми продолжались и по дороге — многочасовые переклички под палящим солнцем, сто граммов хлеба и похлебка из брюквы на целый день, ужасающая теснота, невозможность помыться и постоянные намеки на то, что немецкие дивизии войдут в Москву раньше, нежели туда прибудет посольский поезд. Но люди держались и, как могли, подбадривали друг друга. 18 июля составы прибыли на болгаро-турецкую границу. В районе города Свиленграда их встретили представители советского посольства в Турции и переправили на теплоход «Сванетия», где измученные и истерзанные дипломаты смогли наконец привести себя в порядок и, самое главное, получить советские паспорта. Потом их переправили в окрестности Карса, и только 2 августа они пересекли советско-турецкую границу. Второй эшелон мурыжили до 30 августа: видимо, немцы не теряли надежды, что кто-нибудь да сломается и попросит политического убежища у победоносной Германии. Не вышло, в Германии не остался ни один работник посольства, торгпредства или какого-либо иного советского учреждения.
- Наполеон - Сергей Юрьевич Нечаев - Биографии и Мемуары / Исторические приключения / История
- Русская пехота в Отечественной войне 1812 года - Илья Эрнстович Ульянов - История
- Кутузов. Победитель Наполеона и нашествия всей Европы - Валерий Евгеньевич Шамбаров - Биографии и Мемуары / История
- Секретная миссия Нарбонна - Валентин Пикуль - История
- Отечественная война 1812 года глазами современников - Составитель Мартынов Г.Г. - История / Прочая научная литература / Путешествия и география
- Операции германо-турецких сил. 1914—1918 гг. - Герман Лорей - История
- Турция между Россией и Западом. Мировая политика как она есть – без толерантности и цензуры - Евгений Янович Сатановский - История / Политика / Публицистика
- Германия и революция в России. 1915–1918. Сборник документов - Юрий Георгиевич Фельштинский - Прочая документальная литература / История / Политика
- Жизнь графа Николая Румянцева. На службе Российскому трону - Виктор Васильевич Петелин - Биографии и Мемуары / История
- Разгадай Москву. Десять исторических экскурсий по российской столице - Александр Анатольевич Васькин - История / Гиды, путеводители