Поле битвы (сборник) - Виктор Дьяков

Твоя мама.»

П.С. Сынок, как получишь письмо, сразу напиши ответ, мне необходимо знать, что ты его получил. И ещё, обязательно сожги его.

3

Дроздов нащупал в кармане бушлата зажигалку, высек огонь и поджёг листы. Они полыхнули неожиданно сильно, едва не опалив пальцы. Он бросил бумажно-огненный клубок и смотрел, как тот догорал, свиваясь в чёрную золу. День сменили кратковременные сумерки. Впрочем, и в полумраке Дроздов видел хорошо, много лучше чем любой другой человек с нормальным зрением – его зрение было уникальным. Именно из-за зрения его прямо из военкомата направили в снайперскую учебку. Но там же вскоре выяснился и его несовместимый со снайперской деятельностью недостаток – он не мог плавно нажимать на спусковой крючок, что-то в нервной системе не позволяло. Курок он «рвал» и, несмотря на отличное видение мишени даже в относительной темноте, его пули всегда ложились выше, или ниже «десятки». В «яблочко» он попадал только тогда, когда долго целился. Отчисляя из учебки, ему объяснили: у снайпера в бою, такой роскоши, целится не спеша, никогда не бывает.

Дроздов выглянул за бруствер и стал смотреть в сторону «зелёнки», кустов у подножия горы, откуда обычно появлялась разведка «духов».

– Ты что, дырку в башке хочешь получить!? – крикнул со дна окопа своим лязгающим голосом Бедрицкий.

– Слушай «Бендер», а ты не хочешь прямо сейчас сделать ноги отсюда? – задумчиво глядя в прежнем направлении, спросил Дроздов.

– Это как… зачем? – голос Бедрицкого перестал лязгать и выражал крайнее удивление.

– Затем, что надоел ты мне, – спокойно ответил Дроздов и сполз в окоп.

– И куда же ты мне предлагаешь идти? – Бедрицкий расспрашивал уже с тревогой.

– Да хотя бы в расположение, в палатку… спать.

– Ты чё, меня же там как дезертира, а «деды», так точно отмудохают. Если бы ранение, какое лёгкое, в руку или плечо, так чтобы только кость не зацепить… касательное.

– Давай… я тебя раню, куда хочешь! – с жутковатой весёлостью предложил Дроздов и, схватив лежавший в специальной нише автомат, клацнул затвором. – Ну, куда… в руку, ногу, а может в глаз!? Наверняка комиссуют подчистую!

– Ты чё!.. У тебя крыша, да? Ведь не попадёшь как надо. А если искалечишь!? – Бедрицкий в ужасе отполз подальше.

Дроздов сумрачно рассмеялся и положил автомат.

– Ладно, не ссы, трясучка твоя опротивела, сколько можно дрожжи продавать… пошутил я.

– Нее… такие шутки не по мне. Тебе что-то мать написала? Ты после письма какой-то другой стал. Нее… я так и скажу там, что ты рехнулся, с катушек сошёл, – Бедрицкий задом, на четвереньках стал пятиться к ходу сообщения, потом резко развернулся и в полусогнутом состоянии по-обезьяньи собрался, было, бежать.

– Автомат свой и манатки забери, а то точно отмудохают!

Бедрицкий вернулся, схватил в охапку автомат, бронежилет, подсумок, вещмешок и вновь кинулся прочь, – ему казалось, что у него появилась веская причина покинуть передовую.

Темнело быстро. Минут через пятнадцать зазвонил телефон.

– Дроздов?! С тобой всё в порядке?!

– Так точно товарищ прапорщик, за время дежурства проишествий не случилось, – нарочито чётко, изображая служебное рвение, доложил Дроздов.

– Как это не случилось? Ты там что устроил, зачем ты этого урода напугал!? Он и без того придурок! – орал в трубку взводный.

– А какая разница, что с ним, что без него, – уже резче отвечал Дроздов. – Всё равно с него толку нет, забьётся в угол и всю ночь напролёт скулит да трясётся, сил уже нет терпеть его. Дайте кого другого. Сегодня же «духи» должны полезть, а с него какой помощник.

– Чего ж ты с утра-то молчал, мудак!? Где я тебе, на ночь глядя, замену найду!? Ну, уроды… Один торчать будешь!

– Лучше уж одному, – ответил Дроздов, отлично осознавая, что одного его не оставят, взводный расшибётся, но пришлёт замену.

Замены ждать пришлось ещё минут двадцать, к этому времени стало уже совсем темно, и с севера основательно потянул сырой противный ветерок. Новый напарник продвигался по ходу сообщения необычно осторожно, медленно: он нёс Дроздову ужин, и это был Галеев, оказавшийся на переднем крае в тёмное время суток впервые.

– Эй, Толян, слышь?!.. Это я, Галеев, рубон тебе принёс!

Дроздов как-то напрочь забыл об ужине, хоть чувство голода и стало его постоянным спутником. Повесив автомат на шею, кажущийся квадратным в бронежилете, держа в одной руке котелок, а в другой вещмешок, задевая стенки траншеи неловко висящим на ремне оттопыренным штык-ножом, Галеев с шумом, на ощупь пробирался по ходу сообщения.

– Тебя что ли назначили!? – Дроздов с досадой сплюнул. – Что больше некого было!?

– А кого? Второе отделение снаряды разгружать увезли. Всю ночь там вкалывать будут. У Кузьмы температура тридцать восемь, у Веньки чирии, шею повернуть не может, а у меня, как специально, с замполитом конфликт. Уфф… Пока шёл, раз пять чуть не долбанулся… Кого же сюда добром загонишь, дураков нет, – вздохнул Галеев.

– А ты что же, дурак значит? – Дроздов наскоро споласкивал ложку, втягивая ноздрями исходящий из котелка запах варёной гречки.

– Значит дурак. Не ты один. Все мы тут дураки, умные от Армии отмазались.

– Тебя замполит прогнал, что-ли? – главного полкового воспитателя все звали по-прежнему, по-советски, замполитом. Дроздов спросил с ехидством, приступая к еде.

– Да идёт он… – Галеев не знал, что делать с бронежилетом, снимать или нет. Впервые оказавшись в дозоре, он опасался остаться без «панциря», в то же время в нём без привычки неудобно и тяжело. Рассмотрев лежащий в нише бронежилет Дроздова, он всё же решился и стал «рассупониваться». – Разозлился он на меня, специально наказал. Я ему цифровую фотокамеру об камень шарахнул, дорогую, трофейную. Часа два орал, грозил в окопах сгноить. Ну и чёрт с ним, лучше уж здесь, чем бобиком у него. Тоже мне, ваше благородие, денщика из меня сделал, подумаешь, камеру разбил, будто он деньги за неё платил, – чувствовалось, что Галеев хоть и хорохорится, но сильно жалеет о потере «тёплого места». – Слышь, Толян, ты мне покажь, что и как, как стрелять, куда стрелять.

– Ты что же и стрелять совсем не умеешь? – изумился Дроздов, не донеся ложку до рта.

– Совсем не совсем… Один раз перед присягой стрелял, ещё во Владикавказе, а больше не довелось. Я ведь в клубе всё время сидел, плакаты, стенгазеты, фотки делал, писал да рисовал.

– Ну, ты даёшь, вояка! – Дроздов облизал ложку. – Обожди, чай допью.

Стали пускать осветительные ракеты.

– Наконец-то, давно пора, – с облегчением отреагировал Дроздов, зажмурившись от повисшего в высоте кратковременного источника света. – Вот смотри, присоединяешь магазин… передёргиваешь затвор… планку ставишь на автоматический огонь, или на одиночный… снимаешь с предохранителя. Понял?

– Понял. Ты мне покажи, как целиться.

– Нечего тебе целится, всё равно не попадёшь. Меня вон в учебке три месяца учили, и то, как следует не научили, а ты хочешь со второго раза, да ещё ночью в «духа» попасть. Это если он к тебе метров на десять подойдёт. Твоя задача сейчас… – Дроздов вдруг задумался, и словно на что-то решившись, хлопнул Галеева по плечу. – А задача твоя следующая. Я буду «духов» высматривать, я и в темноте как кошка вижу, а ты на стрёме, понял? Если, не дай бог, сегодня полезут, ты по моей команде, бежишь со страшной силой по траншее, вон туда. Там поворот и тоже бруствер насыпан, это запасная позиция. Сейчас ракета будет, я тебе покажу.

– Ага, – с готовностью, даже с каким-то детским азартом смотрел на Дроздова разжалованный клубный работник, воспринимавший пока ещё всё как игру.

– Как только я дам короткую очередь, ты выставляешь автомат за насыпь и начинаешь палить короткими очередями, трассирующими… Вот, я тебе магазин с трассирующими пристегну… Помни, короткими, нажал на спуск, сосчитал раз-два и отпускай, а то у тебя патроны быстро кончатся. Три-четыре очереди дал, и смывайся, метров на десять-пятнадцать отбежал и снова три четыре очереди. Голову из траншеи не высовывай, только автомат. Потом ещё отбегаешь и по новой три-четыре очереди. Потом назад. Понял?

– Понял, а куда стрелять-то?

– Ты что, совсем тупой? Туда, – Дроздов махнул рукой в сторону «зелёнки».

– Понятно. А зачем всё это. Я ведь так ни в кого не попаду, только запарюсь бегавши.

– Так нужно. Ты не бойся, опасности для тебя никакой, главное морду не высовывай. Над тобой пули свистеть будут, но ты не дрейфь, в траншее ты в безопасности. Только ко мне ближе той насыпи не приближайся.

– Понял, а долго так бегать.

– Пока тревожная группа не прибудет, минут десять. Ты рожки-то менять умеешь? Давай покажу…

Дроздов заметил их сразу, как только они выползли из «зелёнки». Их было двое, и они короткими перебежками продвигались от валуна к валуну, в промежутках между пусками ракет. Уже не первый раз на этом участке разведка «духов» появлялась вот так из кустов и, используя множество больших и малых камней, приближались к выдвинутому вперёд посту федералов. До сих пор эти вылазки пресекались взаимно корректно: дозор их вовремя обнаруживал, следовал доклад по телефону, на КП сразу же взвывала сирена, резко возрастала интенсивность пуска ракет и на подмогу спешила тревожная группа. Впрочем, уже одной сирены, или даже короткой очереди с поста оказывалось достаточно, чтобы «духи» сразу же «усекали», что обнаружены и, повернув назад, проворно исчезали в «зелёнке».

Сейчас Дроздов не доложил, и те двое продолжали перебегать, поднимаясь вверх по склону, всё дальше отдаляясь от линии кустов. Метров за сто до поста, склон становился почти голым – Дроздов со товарищи два дня под прикрытием «пропалывали» этот участок. Лишь несколько каменных бугров, глубоко засевших в почве, сиротливо торчали здесь. Они долго не решались выйти на эту площадку, видимо надеясь, что их всё-таки заметят с поста, поднимут тревогу и у них появится моральное право вернуться в спасительную «зелёнку». Но Дроздов на этот раз решил не давать им такого права, и они вынуждены были, собравшись с духом, подавив дрожь и сомнения идти дальше, туда, откуда вернуться уже не так просто. Вернуться без веской причины, этого им не позволяли кандалы легендарной кавказской гордости и неминуемое обвинение в трусости, самое унизительное для горца.