Победитель - Андрей Волос

— Ах да, Кувшинников!.. К трем? — тупо переспросил Бронников. — Хорошо, да… я приеду.

— Спасибо.

— Подождите! — закричал Бронников. — А откуда у вас телефон?

— Какой телефон?

— Этот телефон, по которому звоните! Ну номер, номер! Номер у вас откуда?

— Василий Дмитрич дал, — сказала она. — До свидания.

Бронников услышал короткие гудки, постоял некоторое время с трубкой в руке, потом положил ее на аппарат и прошел в свою комнату.

Тихий дождь слезился по стеклу, было сумрачно, горела лампа, и в двойных стеклах окна отражались два Бронникова, чуть смещенные друг относительно друга.

Классе в шестом черт дернул его однажды слизнуть с учительского стола забытую самописку, и, когда Валентин Яковлевич, учитель литературы, за ней вернулся, Бронников шире всех разводил руками и громче всех повторял: «Ну ничего не понимаю! Куда она могла деться?..» Через минуту Валентин Яковлевич отвел его в сторону и сказал: «Гера, в жизни всякое бывает. Я никому ничего не скажу. Давай сюда и больше так не делай».

Вот и сейчас. Казалось, один из двух отражающихся Бронниковых недоуменно жестикулирует и беззвучно толкует: «Ну ничего не понимаю! Только что поставили — и тут же звонят! Откуда у них номер?..» А второй руками не разводил, не говорил глупостей, потому что ему и так все стало ясно.

Тогда, в июле, разговор с кагэбэшным Семеном Семеновичем кончился, не начавшись: Бронников от всего отказался, заявив еще раз, что сроду не помышлял публиковать что-либо за границей в обход существующего порядка, то есть не через Союз писателей, а по своей инициативе. И что ему это вовсе не нужно, потому что все, что он пишет, прекрасно находит дорогу к зарубежному читателю и в рамках установленных правил. Так, например, повесть его «Огни мартена» была опубликована в журнале «Октябрь», затем вышла отдельной книгой в серии «Новые имена» издательства «Молодая гвардия», после чего ее перевели на польский, болгарский, чешский и немецкий языки и издали в соответствующих странах социалистического лагеря, а что до капиталистического, то его порядков Бронников не знает и знать не хочет. В настоящее же время он работает над большим романом по договору с издательством «Современник» и надеется, что судьба его сложится не менее удачно. Все это была чистая правда, и, разговаривая с оперативником, сам он искренне недоумевал и ежесекундно задавался вопросом: черт возьми, да как же это так вышло?

— А текст-то ваш? — хмуро спросил Семен Семенович с такой интонацией, будто заранее знал ответ. — Вы почитайте, почитайте. Глядишь, узнаете…

— Ни в коем случае, — твердо ответил Бронников. — Незачем мне читать. Впервые вижу.

— Точно? — захотел подтверждения оперативник.

— Точно. Не мой.

— Вы подумайте.

— Я подумал, — сказал он, холодея от того, что мгновенно вообразил, будто Юрец, или Катя Смольцева, или… кому он еще давал куски, черт побери?!. да, Степа Тропинин… что кто-нибудь из них мог донести… а то и копии представить!.. Тогда вот он тут сейчас с достоинством отнекивается, а в глазах этого Семена Семеновича выглядит, разумеется, полным болваном — фрагменты рукописи (да еще, чего доброго, со следами мелкой авторской правки, то есть с образцами почерка!) давно уж в соответствующей папочке полеживают, а этот умник вон чего: не моя — и все тут!

— Как хотите, — почему-то очень скучно сказал Семен Семенович. — Тогда напишите объяснение.

И придвинул чистый лист.

— Какое же я могу написать объяснение, когда у меня никакого объяснения на этот счет нету?! — возмутился Бронников. — Я повторяю: рукописей никаких не передавал, текста не знаю, а вы показываете мне журнал и хотите, чтобы я объяснил происхождение публикации! Помилуйте, я не могу этого сделать!..

— Вот так и напишите, — мирно предложил Семен Семенович. — Знать, мол, не знаю, ведать не ведаю. С полной откровенностью. Мол, я не я и лошадь не моя.

И снова, гад такой, неприятно усмехнулся…

Делать нечего, и Бронников хоть и с отвращением, а все же написал какую-то белиберду, которая при переводе на нормальный русский язык так и звучала — я не я и лошадь не моя, — а в оригинале представляла собой четыре или пять удушающе казенных фраз, щеголявших несколькими деепричастными оборотами и парой-другой «каковых» и «которых».

Тем все, казалось бы, и кончилось. Во всяком случае, больше его не беспокоили, на улицах не подходили, на разговоры не зазывали. В Союзе он решил происшествие не озвучивать и никому из друзей и приятелей ничего не сказал — так мнительные люди опасаются даже упоминания болезни, развитие которой в себе тайно подозревают… Решил для себя, что если снова что-нибудь подобное произойдет, тогда уж он направит стопы в Союз — искать защиты… а пока не надо. Скажешь одно, а звон пойдет как в том старом анекдоте: «Слышали, Рабинович выиграл сто тысяч в лотерею?» — «Ну, во-первых, не в лотерею, а в преферанс, во-вторых, не сто тысяч, а три рубля, и, в-третьих, не выиграл, а проиграл!..»

А теперь вот как оно поворачивается!..

Он выключил лампу и ходил по комнате из угла в угол, дожидаясь, когда уже нужно будет одеваться ехать в Союз. И опять — один Бронников разводил руками и голосил, а второй только мрачно щурился, зная все наперед.

Нет, ну все-таки интересно, кто и зачем передал куски рукописи?! Узнает ли он когда-нибудь об этом? Может, вообще через третьи руки!.. Ведь всех просил — не показывать никому, вернуть, когда прочтется!.. Потом забылось, разумеется, и вот на тебе — расползлось. Какая глупость!..

Эти деятели, в журнале-то, тоже хороши. Не поинтересовавшись его мнением, без спроса… взяли кусок, определили как рассказ… название придумали!.. Будь оно все неладно!

И потом: зачем он отказался пожать протянутую руку этого растреклятого Семен Семеныча или как там его, будь он трижды неладен! Черт, всегда боялся ихнего брата до оторопи, до оцепенения, а тут на тебе — расхрабрился! Руки вам не подам, милостивый государь!.. Да ему, Семен Семенычу этому, сто раз плевать, подал ты ему руку или нет — он при исполнении! Но все же, если с другой стороны, — ведь и Семен Семеныч живой человек, и Семен Семенычу может быть обидно; и теперь он, может, из-за этой руки такого наворотит, что Бронникову небо с овчинку покажется! Мог бы, к примеру, не заметить какого-нибудь мелкого лыка, а теперь заметит: а, это ж того лыко, который сотрудникам госбезопасности руку брезгует подать! Так в строку его, это лыко, в строку!..

И ладно бы о нем самом, о Бронникове, о его собственной судьбе шла речь — так ведь об Ольге, об Ольге речь, об Ольгиной судьбе! Ее голос могут заткнуть из-за его нелепого жеста, ее!.. О, идиот, идиот!..

Чертыхнувшись, достал из стола початую бутылку коньяку, плеснул в чайный стакан пальца на два, выпил.

Сам он отлично знал, что роман, кусок из которого кто-то опубликовал под видом рассказа, он пишет в стол — а если подходить к делу совсем уж буквалистски, то под крышку старой радиолы. Никогда не будет напечатан здесь, это ясно… но все равно — издавать за границей ему и в голову не приходило!.. Плохо это или хорошо, но Бронников был отягчен некоторыми негибкими представлениями, одно из которых полагало такой род действий — опубликование за границей того, что здесь опубликовано быть не может, — каким-то предательством, что ли… какой-то подлостью… нет, ну а разве не подло вредить родной стране?..

Значит, в стол! — следовательно, усталый подрагивающий голос его ныне покойной троюродной сестры Ольги Сергеевны Князевой никогда не восстанет с печатного листа, чтобы достичь ушей внимательного и усердного читателя!..

И все-таки он писал, писал… Все, что она рассказала ему пять или шесть лет назад, долго лежало, будто в коконе, отдавалось глуховато, чуждо. Но однажды — будто в коконе этом куколка прошла очередную стадию метаморфоза и уже готова была появиться в обличье бабочки — что-то заболело в душе, стало своим и принялось мучить. И упрямо не хотело ни отпускать, ни облекаться словами, и корчилось в немоте, терзало, а потом все-таки будило среди ночи верной фразой, наконец-то сказанной кем-то в самое ухо!..

В руки ей по чистой случайности попал журнал с его повестью «Огни мартена». Она позвонила в редакцию, сослалась на возможность родства, попросила адрес, получила телефон. Незнакомый, неуверенный и слабый голос. «Добрый день… можно Германа Алексеевича?.. Здравствуйте… простите, пожалуйста, я вот по какому делу… Меня зовут Ольгой… Ольга Сергеевна Князева… Скажите, вашего дедушку по отцовской линии не Петром ли величали?..»

Мать Ольги Князевой, Клавдия, в девичестве носила ту же фамилию — Бронникова. Ее отец был родным братом деда Германа Бронникова — Петра Никифоровича… Следовательно, сама Ольга Сергеевна приходилась Герману Бронникову троюродной сестрой.